– Вылезайте, твари! Живее, – махал он пустым маузером. – Спалим как свиней.
В другую щель стрелял из пистолета Иван Журавлев. Задерживаться было нельзя. Из темноты хлестали очереди и летели мины. С танком провозились слишком долго, но спасли от его огня многих из колонны. Спрыгнули с застывшего Т-38. Напоследок, Кондратьев навалился всем телом на башенный пулемет и согнул его своими мощными руками. Убегали, жалея, что не прикончили чешскую гадюку. Но экипаж наверняка почти весь перебили.
* * *
На рассвете между горами лег туман. Это давало возможность остаткам колонны пройти еще какое-то расстояние, избегая налетов авиации. Люди шли мокрые по грудь от густой росы.
Прибавилось число легкораненых, и заметно добавилось количество носилок с тяжелыми. Они становились легкой мишенью ночью при свете ракеты. Носильщики не имели возможности уклониться от огня.
В голове полка шли капитан Зимин и начальник особого отдела Лесков. Люди по-прежнему держались кучками, обозначая поредевшие батальоны, роты, заставы. Обязанности адъютанта исполнял старший политрук Усанов. Обходя колонну, задержался возле раненых, принялся их считать. Его прогнала Наталья Викторовна.
– Чего их считать? Умирают люди один за другим. Новых кладем на носилки. Передай Зимину, что санитары с ног валятся, замена нужна. Вот ты и становись. Ряшку отрастил, бегаешь как соба чонка.
– У меня другое задание, – попятился главный комсомолец.
Надо отдать должное, Усанов быстро обежал колонну и, вернувшись, доложил Зимину, что в наличии триста шестьдесят человек, включая сорок тяжелораненых. Имеются два станковых пулемета, остальное тяжелое оружие в ходе боя утеряно.
– Три четверти погибли, – подвел итог Зимин.
– Погибли меньше, – поправил его особист Лесков. – Часть потерялась, а многие сбежали. Многие…
– Ну так уж и многие!
– Вон мой лейтенант видел, как сразу человек двадцать в кусты кинулись. Он в их сторону очередь над головой, а ему пулю в ответ. Руку просадили, а могли и башку.
– Бандеры чертовы, – баюкал ноющую руку лейтенант. – Жаль, я им в спины не врезал.
Когда туман стал рассеиваться, устроили привал. Требовалось осмотреться, выслать разведку. А самое главное, сделать срочные операции нескольким раненым, поменять повязки и шины на перебитых костях. В санчасть привели сержанта Мальцева.
Наталья Викторовна мыла руки, готовясь к операции. Кондратьев и Орехов опустили тело парня на траву.
– Он танк взрывал. Контузило сильно.
– И тебя, лейтенант, контузило. Как из преисподней вылез.
Закопченный, с синяком на половину лица, Федор Кондратьев смущенно придерживал висевшую клочьями гимнастерку.
– Я ничего… тряхнуло маленько.
– Оставайтесь оба. Подождите немного.
Вместе с другим хирургом они вскрыли брюшную полость молодому пограничнику. Санитары, державшие тело, невольно отвернулись от густого духа разлагающейся плоти.
– Вечером ранило, – определила Руденко. – Разрывной пулей кишечник порвало. Перитонит в последней стадии. Безнадежный.
Затем оперировали раненного в грудь лейтенанта.
– Зашивайте, – сказала Наталья Викторовна. – Жить будет. Я пока наших героев осмотрю.
У Мальцева оказалось сотрясение мозга и сломан нос.
– Отлежишься, сколько обстановка позволит. По-хорошему тебе дня три бы отдохнуть, но не получится. Постарайся уснуть. Есть хочешь?
– Нет, тошнит.
– Разведите ему сгущенки с водой. А как проснется, чем-нибудь покормите. Теперь тебя посмотрим, красавчик.
Медсестра помогла стащить лохмотья гимнастерки. Долговязый мускулистый лейтенант Кондратьев тяжело дышал, ежась от холода. Наталья Викторовна ощупала ребра, живот:
– Здесь не больно? А здесь?
– Не больно. Отдайте гимнастерку, я пойду. У меня взвод там.
– А мне, значит, делать не хрена, кроме как на тебя любоваться! Что случилось, откуда синяки?
– Толовые шашки в танк вместе с Мальцевым бросали. Ну вот, килограмм тола слишком близко рванул.
– Ясно, тоже сотрясение. Полежишь часок-другой.
– Некогда мне, – буркнул Кондратьев, уводя взгляд от насмешливо прищуренных глаз военврача.
– А если я лично попрошу? Чтобы ты пришел в себя, а не свалился по дороге.
Их взгляды встретились. Медсестра Ольга Голубева, хорошо изучившая своего главврача, решительно заявила:
– Ложитесь и не спорьте. Шинель я вам дам, а затем найду гимнастерку. У вас такие плечищи, что размер не сразу подберешь.
Когда смертельно измотанный, попавший под взрывную волну, Кондратьев вытянул на траве ноющее тело, медсестра шепнула Руденко:
– А лейтенант ничего… мышцы как железные, и остальное…
Она добавила что-то еще, тихо засмеялась, а Наталья Викторовна уже осматривала кисть руки здоровяка Зиновия Лыкова. Осколок угодил в ладонь. Мизинец и безымянный палец торчали, как сухие палочки, ладонь распухла и покраснела.
– Оба пальца ампутировать, рану прочистить. Посмотри средний палец, что-то он мне не нравится. Возможно, тоже придется резать.
– Рана сильно инфицирована, а сыворотки от столбняка совсем мало осталось, – сказала Ольга, рассматривая ладонь.
Старший сержант Лыков столбняка не боялся. Но известие, что отрежут три пальца на правой руке, заставило его вскочить:
– Тогда уж руку пилите. Куда мне без пальцев? Я бондарь, бочки, кадушку клепаю.
– Успокойся и не ори, – осадила его Руденко. – Или подохнуть предпочитаешь? Мне тебя некогда уговаривать, вон люди операции ждут. Оля, налей горлопану сто граммов спирта.
– Сто пятьдесят…
– Пей и не торгуйся.
Большинство бойцов спали после долгого марша. В глубине леса донимали комары, сырая одежда вызывала озноб. Кто-то пытался вылезти на солнце. Патрули гнали бойцов обратно под деревья.
– Сунешься еще раз, прикладом в морду словишь! – не церемонились сержанты. – Хочешь весь полк под авиабомбы подставить?
– Какой полк? Дай бог, если батальон остался.
– А завтра всего рота…
Политрук Зелинский останавливался и разъяснял бойцам обстановку. Выйдем к своим, объединимся и врежем немцу как следует. Оживление вызвал истребитель И-153 «чайка», появившийся в небе.
Пилот сильно рисковал, пускаясь в одиночную разведку на этом устаревшем биплане. В те дни, да и позже люфтваффе гонялись за каждым русским самолетом в воздухе.
Политрук Зелинский, собиравшийся было рассказать бойцам о наших славных «соколах», прикусил язык, когда увидел два стремительных «мессершмитта», догонявших «чайку».
