Понимая, что другого выхода нет, Андрей метнулся к ближней пробоине в бетонном полу и, обдирая пальцы, протиснулся в подвал. Наверху ахнуло так, что мгновенно заложило уши.
Ермаков, пригибаясь, побежал дальше от этого края, но поскользнулся на ледяном бугре и упал, сильно ударившись коленом. Поднимаясь, понял, что это тело красноармейца, покрытое ледяным панцирем. Неподалеку лежал еще один труп, а поодаль сразу пять-шесть, может, и больше, скованные в кусок льда.
Слегка приглушенный коркой льда, запах гнили и разложения густо заполнял затхлый воздух подвала. Здесь хорошо похозяйничали крысы, выгрызая во льду отверстия, сквозь которые виднелись обрывки кожи на костях, клочки шинелей и гимнастерок.
Кто бросил погибших в подвал — непонятно. Развалины дома за два неполных месяца боев переходили несколько раз из рук в руки. Это могли сделать и немцы, а могли похоронить в подвале своих погибших немногие уцелевшие защитники, у которых не хватило сил выкопать могилы.
Впрочем, как убедился Ермаков, в городе, где непрерывно гибнут люди, с покойниками не слишком церемонились. Некоторые неделями лежали прямо на пустырях, и немцы, и наши, но приблизиться к ним было невозможно, разве что ночью за трофеями. Все простреливалось вдоль и поперек.
Ермаков полз по ледяным буграм, пока не добрался до стены. Наверху продолжало греметь и ухать. Окровавленные пальцы липли к прикладу, в ушах звенело. Место казалось более-менее безопасным. Но дом в свое время обстреливали орудия, сюда угодили несколько бомб, пробив дыры в подвал и частично разметав перекрытие.
Если обстрел продолжится, то какая-то из мин обязательно влетит в отверстие и ахнет по-соседски, где спрятаться будет негде. Вокруг полутьма, ледяные натеки, поблизости торчала бетонная свая, забитая глубоко в землю. Он прижался к ее основанию головой совершенно машинально, и это его спасло.
Мина влетела через пробоину в подвал и взорвалась шагах в пяти. С потолка посыпались ледяные сосульки. Одна, длиной с полметра, разбилась, как граната, засыпав все вокруг ледяным крошевом. Минометный обстрел вскоре прекратился, только по-прежнему стучали вразнобой пулеметы. Наверное, на войне инстинкт самосохранения срабатывает чаще, чем в обычной жизни.
Ермаков вдруг понял, что ему надо выбираться из подвала. И чем быстрее, тем лучше. Он сунулся к одной пробоине, поскользнулся на льду и, глядя в неровное пятно света, прикинул, что не дотянется до краев.
Еще два отверстия были слишком узкими. Оказывается, попасть сюда проще, чем выбраться. За каменной перегородкой находилась другая часть подвала. Там ему повезло. Наверх вели ступеньки, а дверь, обитая жестью, висела на одной петле.
Он вышиб ее плечом и выбрался на лестничную площадку, затем в одну из комнат первого этажа и жадно вдыхал морозный и, как ему казалось, совершенно чистый воздух.
Инстинкт его не подвел. Немцы решили прикончить или взять живьем русских снайперов. Они знали, что снайперы обычно работают парами, и возможная добыча оправдывала риск. Если у них все получится, они не только прикончат стрелков, приносящих чувствительный урон, но и выяснят, есть ли поблизости другие снайперы.
К дому приближались пятеро немцев. Короткими перебежками, осторожно, прячась в воронках, среди кирпичного хлама, в старых окопах. Один держал наготове пулемет МГ-34 с барабанным магазином, удобным для стрельбы на бегу, у остальных были автоматы или винтовки.
Пятерка двигалась, замыкая небольшой полукруг, то появляясь, то исчезая. Ситуация складывалась хуже некуда. Будь ты самым опытным стрелком и бывалым солдатом, выбраться из этой безнадежной ситуации почти невозможно. Прятаться бесполезно — они прочешут каждый закуток, а куда не смогут влезть, воспользуются гранатами.
Попасть в плен для снайпера — это жестокая и мучительная смерть. Он расплатится за каждую из двадцати шести зарубок на прикладе винтовки собственной шкурой. Говорят, есть специалисты, которые снимают ее с живого человека быстро и умело. А потом оставляют на долгие часы умирать полумертвое тело, лишенное кожи.
У Андрея было пока одно преимущество. Немцы не знали, уцелели ли русские снайперы после такого обстрела и сколько их. Сюда выпустили не меньше полусотни мин. В нескольких местах вышибло простенки, взрыв вывернул оконную раму, стены первого этажа были сплошь исклеваны осколками.
Выход оставался один — принимать бой и как можно дороже продать свою жизнь, которая промелькнула в эти минуты, как кадры быстрого кино. Больше всего жалко мать: она уже потеряла мужа, осенью умерла от простуды сестренка. Он еще не знал о судьбе шестнадцатилетнего брата, который записался в железнодорожный мостостроительный батальон. Дай бог, чтобы он уцелел. Все же там не передовая, хотя мосты и железные дороги немцы бомбят чаще, чем другие объекты в тылу.
И с Зоей Кузнецовой сумели побыть вместе всего один раз. Подружка уступила на часок свой закуток в санчасти, и Зоя помогала раздеться Андрею, который растерялся и путался в пуговицах. Час пролетел как одна минута.
Андрей снова тянулся к обнаженному телу, но Зоя торопливо шептала:
— Надо уходить, а то в следующий раз в гости не пустят. Встретимся еще…
Вряд ли получится следующая встреча, и женщина, лежавшая рядом, была просто видением, которое не повторится.
Все это промелькнуло и исчезло, а в перекрестье прицела оказался бегущий солдат с винтовкой наперевес. Сквозь оптику Андрей отчетливо разглядел розовощекое юношеское лицо, озабоченное и одновременно азартное. Охота на русского снайпера — опасная, но захватывающая штука. В случае успеха его, как и других, наверняка ждет награда, а после падения Сталинграда — отпуск.
Парень чувствовал себя уверенно, может, потому, что недавно прибыл на передовую, бежал в группе, а позади из трехэтажного дома-крепости их наверняка поддержат в случае необходимости огнем.
Андрей пока не стрелял, пытался поймать в прицел пулеметчика, самого опасного для него человека в группе. Но тот не торопился, держался позади, а перебежки делал грамотные и короткие, не подставляя себя под возможный выстрел. Зато упорно лез в прицел розовощекий парень, который бежал быстрее всех. Значит, у тебя такая судьба — умереть первым.
Может, в этом и есть справедливость. Именно эти восемнадцатилетние сопляки, воспитанники Гитлерюгенда отличаются особой жестокостью. Они напичканы высокомерием, ненавистью к русским недочеловекам и жалости не знают. Не испытав сами боли, они придумывают самые жестокие пытки, а уж снайперу достанется такая изощренная смерть, что лучше погибнуть от пули.
Андрей плавно нажал на спуск. Солдат, возможно, ничего не понял. Пуля угодила в грудь, наверное, пробила сердце. Ноги у парня расползлись, как у сломанной куклы, он свалился, не издав ни звука, и больше не шевелился. Лишь винтовка загремела о кирпичи.
Остальные четверо мгновенно залегли, и в их движениях тоже сказалась степень накопленного боевого опыта. Автоматчик, замыкающий правый фланг, двумя прыжками добежал до воронки от снаряда и сразу открыл огонь, как его учили, короткими прицельными очередями.
