Хорошие парни были. Ко мне ласково относились. А ведь такое жестокое сражение прошли! Подвигами не хвалились, хотя тогда все газеты о разгроме немцев под Сталинградом писали. Это была главная тема. Из разговоров раненых друг с другом я их истории знала.
Лейтенант Саша весь свой взвод пережил. Как я поняла, они в бои вступили в январе, когда вовсю трубили о наших победах и взятых городах. А в Сталинграде до дня капитуляции бои шли. Немцы сдаваться стали лишь после приказа своего командования о капитуляции 2 февраля 1943 года.
И Саша несколько раз чудом от смерти уходил. Рассказывал, как лицом к лицу в разрушенном доме с немцем столкнулись. Даже за автоматы не успели схватиться. Толкнули друг друга. Саша сильнее толкнул, сам на ногах устоял, а немец на спину упал.
— Я в него полдиска выпустил. Только клочки летят, а я все на спуск жму.
Он не хвалился, просто говорил, что пережил. И я, смертей насмотревшись, хорошо его понимала. Не затевала ненужных разговоров о жалости и милосердии. В той ситуации — или ты, или враг выживет.
Рассказывал про земляка из своего взвода. Тот умело воевал, один из немногих остался. Ну, и осторожность потерял. В один из последних январских дней стоял в разрушенном доме у окна, о чем-то задумался и попал снайперу под прицел. Пуля в левую скулу вошла и из правой вышла. Пока перевязывали, истек земляк кровью.
Сашу через день-два ранили, когда между развалинами в атаку бежал. Вдруг увидел вспышки из подвала. Автомат в руках разлетелся, и по животу как огромной железякой ударило. Когда в санбат несли, не верил, что выживет.
— До живота дотронусь, а его нет. Какие-то тряпки окровавленные и кишки, как пузырь, раздулись, по ногам то ли кровь, то ли что-то другое течет.
Я помнила, как его оперировали. Повезло лейтенанту, что из трех пуль лишь одна кишечник пробила. Но неделю между жизнью и смертью провел. Чтобы от болевого шока не умер, я ему после операции морфин вводила. Он еще просил, а я, сделав три или четыре укола, сказала: «Больше нельзя. Терпи».
Еще один парень запомнился. Еще в ноябре, когда Волга не встала, он ящики с боеприпасами таскал. На свой пароходик опоздал, прыгнул на следующий. А в то судно, где его взвод (или батальон) переправлялся, снаряд угодил. Как деревянный коробок разнесло, только куски палубы и доски среди ледяной каши плывут, а их с правого берега добивают.
Кого убили, кто утонул, лишь несколько человек подобрали. Тоже к нам в феврале угодил, получив пулю в поясницу. Рассказывал, что зимние месяцы на морозе провел. В Сталинграде все деревянное сгорело. Набьются теснее — и греют друг друга в подвалах. Мы ему кроме раны обмороженные пальцы лечили. Три или четыре ампутировали.
Ну, еще коротко упомяну про одного «жениха». Наш Особист ко мне прилип. Не нравился он мне. Старше возрастом, назойливый, а вскоре выяснилось — женатый. Я его резко отшила. Тебе ППЖ понадобилась? Ищи в другом месте! Отстал и больше не привязывался.
А я вскоре сразу со всеми своими подопечными попрощалась. Они ведь в санбате временно лечение проходили. Операция, заживление ран, а затем всех ждал госпиталь. Поначалу их перевозить и трясти на грузовиках нельзя было. Полный покой требовался.
А для окончательного долечивания нужны были госпитальные условия.
Подогнали в теплый весенний день грузовики, и всю палату по восемь человек на койках-носилках погрузили в машины. Улетели мои белые голуби! Я по-женски их так называла. Отправляли мы их в новом белом белье. Одеялами не накрывали, солнце уже хорошо грело. Машут мне руками, кто адресок протягивает. Спасибо, Григорий Иванович, спасибо, Лиза! А у меня слезы текут. Привыкла к ним.
За то, что выходила тридцать послеоперационных тяжелораненых, получила первую свою награду — орден Красной Звезды. Я и про медаль не думала, а тут сразу орден. Тогда ведь мало кого награждали. Разве что начальство повыше. А лейтенанты да рядовые только шрамы да нашивки за ранения получали. После Сталинграда немного расщедрились, но редко у кого медаль на груди, а про ордена и говорить нечего.
Кроме ордена попозже получила медаль «За оборону Сталинграда». Но война и после Сталинграда для меня продолжалась.
Ведь я носила воинское звание, и наша дивизия (и медсанбат) двигалась на запад.
Запомнились долгие переходы конца лета и начала осени сорок третьего года. Это было уже после Курской битвы. В большие города мы не заходили, а поселки в памяти не остались. Бесконечные пыльные дороги, где-то впереди прорывают немецкую оборону танки и пехота, а мы стараемся не отстать от тылов дивизии.
Двигались повозки с медицинским оборудованием, медикаментами, палатками, а мы, медсестры, шагали в кирзовых сапогах размера на три больше. Но все же сапоги, а не ботинки, в которых топала основная часть пехоты. Мы ведь старались всегда за собой следить. Сапоги, юбка, гимнастерка, туго перепоясанная ремнем. Да мы еще девчата хоть куда!
Бомбили нас не часто. Но дорога выматывала. Пытаемся смеяться, даже петь, а ноги заплетаются от усталости. Ездовые — в основном дядьки в возрасте, заботились о нас. Увидят, что кто-то отстает, подсаживают на повозку.
Войска наступали быстро, санбат мы не разворачивали, оказывали помощь раненым на ходу и отправляли в тыл. Шли по местам тяжелых боев. Перепаханные гусеницами траншеи, много разбитой техники, трупов. Да и наших незахороненных солдат хватало. В местах прорывов застыли подбитые и сгоревшие «тридцатьчетверки». Возле машин суетились ремонтники. Машут рукой:
— Сюда… к нам. Раненые здесь.
На раненых танкистов страшно смотреть. Особенно на обожженных. Ну, как ему поможешь, если у него почти весь промасленный комбинезон сгорел и вплавился в тело? Наступал шок от боли, другие, оставаясь в сознании, стонали. Вводим морфин, чем можем помогаем. Но их в госпиталь надо, в специальное ожоговое отделение.
Некоторым и госпиталь не поможет, если половина кожи сгорела.
Конечно, и пехоте доставалось, но танкистам особенно. Лежат двое, все что от экипажа осталось, смотрят на нас и не видят. Сильные контузии после удара снаряда. Многие с осколочными ранениями. Броня крошится, и кусочки металла вонзаются в тело. Кому десяток осколков, а кому и не сосчитать, сколько железа досталось.
Врачи часть осколков на месте вытаскивали. Перебинтуем раненого, как куклу, и тоже на попутку. Считалось, что мы продвигались в тылу, но во время наступления обстановка быстро менялась. Оставались островки немецкой обороны, целые воинские части в тылу оказывались.
Однажды попали под сильный артиллерийский обстрел. Только что тихо было, и вдруг взрывы. С нами пехота шла (видимо, второй эшелон), завязался бой. Снаряды вокруг взрываются, немцам наплевать на красные санитарные кресты. Неподалеку медсестру, как шапкой, взрывом накрыло, ничего не осталось. Взрывы то дальше, то ближе. У повозки задние колеса в разные стороны, лошадь остатки тащит, быстрее из-под огня. Хирург рукой показывает на кусты возле речки. Я туда побежала.
