— Во, бля, — вмешался Левченко. — Я таких уродов еще не видел.
Другой бы за «урода» разозлился и ответил бы матом. Но Велихов хорошо понимал, что его жизнь зависит от нас. Вытянувшись, четко ответил:
— Свою вину искуплю в первом же бою.
— Искупишь, а куда ты денешься. Или раненым уйдешь, или в землю закопают.
— Я постараюсь. Не думайте, что я трус. Так получилось.
В его голосе не было ни капли искренности. Помолчав, он вежливо спросил:
— Я полторы недели под арестом просидел. Это ведь входит в срок наказания?
— У тебя срок пойдет с первой атаки, — обрезал я. — В которую ты с примкнутым штыком побежишь.
В начале сорок четвертого штыковые атаки практически ушли в прошлое. Но в штрафных ротах штыки, ножи, саперные лопатки в неизбежном ближнем бою использовались широко. И вообще штыковой бой — жуткая штука. Испытал на себе. Стрелять издалека легче, чем бежать на острие вражеского штыка. Я хотел, чтобы старлей, предавший своих подчиненных, прошел через рукопашный бой. А там как бог решит. Или убьют, или, раненный, будет свой грех до конца дней носить.
Глава 6
В конце февраля полностью укомплектованную роту в количестве 360 человек перебросили ближе к переднему краю, где всех полностью вооружили. В основном винтовками, но имелись и автоматы, которые выдали офицерам и сержантам.
Николай Егорович Тимарь, старый вояка, имевший многочисленные связи, сумел обеспечить роту всем необходимым. Всегда много проблем возникало с обувью. Некоторые продолжали упорно носить валенки, так как по ночам сильно подмораживало. Но днем снег подтаивал, и требовались сапоги или ботинки.
Николай Егорович Тимарь был хорошим хозяином. Хозвзвод в роте не полагался (да мало ли нам чего не полагалось!), однако такой взвод был создан. Вернее, группа из 7-8 специалистов. Нормальной обувью нас снабдили лишь частично, зато великодушно выделили гору поношенных башмаков и сапог с отставшими подошвами, рваных по швам. Их быстро восстанавливали, и вскоре рота была обеспечена вполне приличной обувкой.
Мой взвод насчитывал 115 бойцов. Выделили по два ручных пулемета на каждый взвод. Кроме того, в распоряжении ротного имелись три станковых «максима», вроде как командирский резерв. Не так и плохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.
Хотя ножи нам не выдавали, многие уже носили самодельные финки и даже трофейные штыки. Не знаю, как в других штрафных ротах, но в нашей это было что-то вроде традиции. Раз ножи — то ребята лихие, готовые в рукопашку.
Одновременно нарастало напряжение. Люди ходили возбужденные, писали письма родным. Порой возбуждение переходило в ссоры и стычки. В 3-м взводе ранили ножом одного из бойцов. Лечили своими средствами, и происшествие за пределы роты не вышло. Зато другой случай вызвал большой шум. Из 2-го взвода сбежал боец, направленный в штрафную роту за дезертирство.
Петра Фалина вызывали в особый отдел, опрашивали соседей бежавшего. Человек исчез с концами. Он был из здешних мест и сумел спрятаться. Участились выпивки. За самогоном бегали в деревню ночью за шесть километров, рискуя получить пулю от часового. Но даже сержанты в самовольщиков не стреляли. Предстояли бои, а там всякое может случиться. Тимарь раздраженно обронил:
— Скорее бы, что ли!
На нашем участке фронта в те дни начиналась Уманско-Ботошанская операция. Главный удар наносился из района Звенигородки в направлении на Умань. На рассвете 5 марта после мощной артподготовки началось общее наступление.
Месяц назад закончилось знаменитое Корсунь-Шевченковское сражение, в котором участвовали силы 1-го и 2-го Украинских фронтов. Потери немецких войск составили более 50 тысяч убитыми и ранеными, 18 тысяч попало в плен. Несмотря на то что значительная часть немецких войск прорвалась через кольцо окружения, первая крупная удача 1944 года широко пропагандировалась. Это сражение даже сравнивали со Сталинградской битвой.
Я видел фронтовую кинохронику и снимки в газетах, а много позже картину знаменитого художника Кривоногова П. А. «Корсунь-Шевченковское побоище». Может, художник и переборщил, свалив на огромном поле кучи трупов и разбитой техники, но и фотоснимки показывали, что фрицам врезали крепко. Размолоченные, сгоревшие танки, грузовики, смятые орудия говорили, что бить немцев мы научились. О наших потерях, как всегда, сообщалось неопределенно.
Бои местного значения, носившие отвлекающий характер, уничтожение нежелательных выступов и захват плацдармов не прекращались весь февраль. Роту подняли по тревоге 28 или 29 февраля, накормили, выдали по 50-70 патронов, и мы всю ночь шли по замерзшему снегу.
День провели в лесу. К моему удивлению, дважды подвозили горячую еду. Наваристую кашу-размазню с волокнами мяса, хлеб, махорку. Солнце светило в затишке совсем по-весеннему, и я неплохо выспался на хвойной подстилке.
На передовую прибыли под утро, отшагав еще ночь. Потеснившийся пехотный полк выделил нам участок в обжитых траншеях. Здесь и состоялось мое крещение в составе 121-й отдельной штрафной роты. Как я понял, торопились до начала общего наступления форсировать некоторые мелкие речки. Весна была ранняя, днем солнце припекало, хотя ночью подмораживало до 5-10 градусов. Но морозы слабели, а когда начнется ледоход, даже небольшие речки превратятся в труднопреодолимое препятствие.
Талица была одной из таких речек, петляющих между холмами, перелесками, ивняком и кустами тальника. Наш левый берег был открытый, если не считать редких сваленных деревьев, кустарника и камыша. Шириной речка была метров тридцать. В некоторых местах зимние оттепели заливали низины, затем вода снова замерзала, и трудно было понять, где берег, а где русло. Активных боевых действий здесь не велось, но лед был расковырян снарядами среднего калибра и минами.
Наш взвод занял правый фланг. Перед нами находилась отмель, а на другом берегу, немного отступая от речки, высился обрыв метров восемь — десять. В основном крутой, почти отвесный. В некоторых местах глина и песок осыпались, образовав отлогие склоны, по которым можно было взобраться наверх. Только оптимизма это не внушало. Такие места, обычно не жалея, утыканы минами.
Я заранее присмотрел на своем участке пару подходящих откосов. Немецкие траншеи находились поодаль от кромки обрыва, на расстоянии метров восьмидесяти. Не совсем удачное расположение для фрицев. С такого расстояния правый берег оказывался вне зоны обстрела. Фрицам было бы выгоднее вырыть окопы по кромке обрыва.
— Выгодно, — согласился со мной лейтенант, артиллерийский наблюдатель. — Раньше они так везде и делали.
— А что изменилось? — спросил я, хотя о причинах догадывался.
— Полгода назад гаубичный дивизион мог в сутки всего пяток снарядов выпустить. Да и то за каждый отчитывались. Зимой снарядов подвезли с запасом. Ну, мы под Новый год подарок германцам и устроили. Шестидюймовыми фугасами весь берег перепахали. Вот они и отошли за пределы видимости.
