Бетонный узел, как крепостная башня, обстреливал ползавода. Где-то впереди непрерывно стучали два пулемета и хлопали редкие винтовочные выстрелы снайперов. Передо мной на корточках пробирался Матвей, за ним — я, следом остальная команда. Переползли через развороченную пробоину. Сюда угодил снаряд трехдюймовки, вырвал куски толстых досок, перебил резиновую ленту.
Туннель перекосило, но упасть не дали бетонные подпорки. Деревянные вряд ли бы выдержали. Внизу, в стороне от башни, двое немцев пристраивали легкий пулемет «дрейзе» с характерным магазином сбоку. Видимо, в ожидании атаки фрицы усиливали фланги.
Если бы пулеметчики услышали нас или догадались поднять головы, эти метры стали бы для группы последними. Но вокруг шла сильная стрельба, расчету некогда было задирать головы. Они углубляли нору и раскладывали запасные магазины.
Стрельба слышалась уже совсем рядом. Я дал знак Матвею пропустить меня вперед и прополз еще немного. Снова пробоина, правда, поменьше, наверное, от «сорокапятки». Осколок стекла впился в колено. Я едва не вскрикнул. Послышались голоса. Буквально в нескольких метрах гулко замолотил в узком бетонном пространстве скорострельный МГ-42.
Возле разбитой двухэтажки тоже шла сильная стрельба. Пули летели во всех направлениях, в том числе в сторону нашего туннеля. Одни застревали среди катков и в толстой резине. Другие с затихающим свистом уходили в небо. И все же стрельба снизу, несмотря на риск получить свою родную пулю, мешала немцам вести наблюдение и прислушиваться к каким-то шорохам в туннеле.
Был ли я таким отчаянным и смелым, что лез в заведомую ловушку? Заглянул бы сюда случайно любой немец, и пришел бы конец всем нам за считанные минуты. Не в смелости было дело. Безвыходность. Завод, как опорный пункт, предстояло отбивать, несмотря ни на какие потери. А не уничтожив фрицев, стрелявших из железобетонной тумбы, мы не могли продвинуться вперед.
Я мог лишь догадываться, как располагаются помещения внутри узла, где находятся пулеметные расчеты и стрелковые точки. Взвод солдат немцы сюда не потащат. Не так много у них людей. Но человек пятнадцать с двумя-тремя пулеметами там находились наверняка. Их предстояло выбивать гранатами. И как можно быстрее. Минутная передышка в стрельбе — и нас обязательно услышат. Или почувствуют. Есть такая штука в бою, когда противника не видишь, не слышишь, а чувствуешь.
Быстро решили, что гранаты будем бросать по очереди — я и Матвей Осин. Остальные будут передавать нам свои запасы. Я осторожно выдернул кольцо «лимонки» и вдруг увидел немецкого солдата. Он шел, держа винтовку с оптическим прицелом. Щелкнула отпущенная скоба гранаты, зажигая пороховой запал. Через четыре секунды будет взрыв. Я сжимал гранату в руке, мы со снайпером оцепенело смотрели друг на друга.
Будь на месте снайпера обычный автоматчик, он бы успел развернуть свой короткий МП и врезать очередь. С трех метров не промахнешься. Но снайперская винтовка, способная уложить свою жертву на километр, не лучшее оружие в тесном коридоре.
Я наконец бросил «лимонку», а снайпер развернул ствол в мою сторону. Успел он выстрелить или нет, не знаю. Граната, рванувшая совсем рядом, оглушила меня. Но пальцы заученными движениями уже выдергивали кольцо РГ-42. Я бросил подряд три или четыре гранаты, задохнулся дымом и откатился в сторону.
Пока откашливался, как сквозь вату, доносились приглушенные взрывы «эргэшек», которые размеренно кидал Матвей Осин. Внутри что-то горело, все было заполнено дымом. Бойцы прыгали с метрового уступа друг за другом. Теперь была их очередь. Внутри рванули еще две-три гранаты, потом послышались крики, отстучала и захлебнулась автоматная очередь, ударили несколько винтовочных выстрелов.
Мы с Матвеем тоже спрыгнули вниз. Снайпер лежал бесформенной грудой, изорванный осколками нескольких гранат. МГ-42 стоял на покосившейся треноге, рядом пытался подняться тяжелораненый пулеметчик. Матвей ударил его сапогом. Один из наших бойцов сидел, привалившись к стене, зажимая ладонями живот, изо рта текла кровь.
В помещении, где размещался пульт и рубильники, бойцы прикладами дрались с тремя или четырьмя немцами. Стрелять было нельзя, могли попасть в своего. Я кинулся дальше, где тоже слышался шум. Мелкий боец по прозвищу Стрючок, по-деревенски жилистый, сумел сбить немца с ног и молотил его по каске и лицу гранатой.
— Взорвешься!
Стрючок обернулся, а немец, окровавленный, с расплющенным носом, вдруг цепко схватил его за горло. Я выстрелил в каску. Немецкая каска добротная, не чета нашей жестянке, но автоматные пули пробивали ее насквозь, вместе с головой. Стрючок, обожженный струей пламени, бившей из отверстий кожуха, вскрикнув, отпрыгнул в сторону.
— Выжгли! Глазоньки выжгли…
Да, так он и кричал: «Глазоньки!» Я быстро оглядел его и убедился, что обожжены только ухо и щека.
— Вставай, Стрючок. Ничего страшного, до свадьбы доживешь. Ну, быстрее!
Перешагнул через мертвое тело одного из бойцов, лежавшего с обломком винтовки. За поворотом стоял на сошках еще один пулемет. Трое бойцов, лихорадочно передергивая затворы, добивали сбившихся в кучку оглушенных, окровавленных немцев.
Фрицы что-то кричали. Слышал я еще плохо, но картина закрывающихся ладонями от пуль израненных немцев врезалась в память надолго. Жалость? Может, она и мелькала через много лет после войны, но тогда, в бою, этого слова никто не знал. Нас безжалостно расстреливали из пулеметов, уложив половину на площади перед заводом. Немцы сопротивлялись и здесь, а сейчас говорить о пощаде было поздно.
Рядом стрелял из своего автомата Осин. Через полминуты все было кончено. Я вспомнил про двоих пулеметчиков внизу, под туннелем, и заглянул через щель в полу. Оба лежали, успев пробежать десяток шагов. Кто-то из штрафников уже возился с пулеметом.
— Матвей, ты живой?
— Жив…
Помещение растворного узла напоминало бойню. Трупы, лужи и брызги крови на полу и на стенах. Я наступил на оторванную кисть руки и едва не упал. Меня шатало, а из правого уха текло что-то теплое. Кровь.
Мы потеряли двух бойцов убитыми, почти все остальные были ранены. Большинство — легко. Но вскоре умер получивший очередь в упор молодой парень-хохол. Мы отнесли его к двоим мертвым.
Капитан Тимарь вместе с комбатом пехотного полка поднялись ко мне. Убедились, что позиция очень выгодная. Матвей Осин стрелял из уцелевшего МГ. Вели огонь из автоматов трое-четверо бойцов, оттесняя немцев к западной части завода. Но держались фрицы крепко, цепляясь за каждое укрытие. Атаки наших штрафников и пехотинцев были пока безрезультатными. Комбат из молодых-ранних приказал поднять на площадку два станковых «максима».
— Отсюда мы им врежем!
Врезали. Пулеметчики открыли огонь, не жалея патронов. На немецких позициях началось шевеление, в нашу сторону полетели пули и снаряды зенитной 37-миллиметровки. Зенитку вскоре разбили минометами, да и мелкие ее снаряды стены не брали.
Началась немецкая атака вдоль железнодорожной линии. Тимарь приказал мне собрать уцелевших бойцов и отбить прорывающихся фрицев. На бетонном узле хозяйничал лейтенант, командир пулеметного взвода. Он втащил наверх еще один «максим», и немцев непрерывным огнем зажали в бетонные норы.
