— В штрафную я не вернусь, — заявил он. — Наигрался со смертью!
Осину незадолго до этого присвоили младшего лейтенанта. Мы простились со старым другом, и он ушел. Меня выписали в январе сорок пятого. Где служить? Никто об этом не спрашивал. Направили в штаб одного из полков, а затем командиром роты. В конце войны получил капитана и второй орден Красной Звезды.
Осенью сорок пятого года был демобилизован как ограниченно годный к военной службе. В своем селе пробыл недолго, поехал в Куйбышев, где окончил авиационный институт, и работал в разных концах страны авиаинженером, штурманом-испытателем. Женат, имею сына (второй погиб в Афганистане), двоих внуков.
Мой бывший командир роты Тимарь Николай Егорович из армии тоже уволился, пошел по административной линии и стал большим человеком. Я случайно наткнулся на его портрет в газете и написал письмо. Получил радостный (с матюками) ответ. Все собирались увидеться, но как-то не получилось. Потом я узнал, что в конце восьмидесятых Николай Егорович умер (не иначе, помогла старая тяжелая рана).
Ну и встретились мы с бывшим штрафником Пекарем, еще более растолстевшим. Как я понял, он занимался бизнесом. Потащил меня в ресторан. Несмотря на возраст, крепко подзагуляли, у кого-то ночевали. Он звал пожить в своем загородном доме и гордо показывал орден Отечественной войны.
— Ну, куда ты торопишься? — не хотел отпускать меня бывший однополчанин. — Ведь нас, штрафников, по всей стране раз да два осталось. Могил даже не сыщешь!
Эпилог
Мой однополчанин был прав насчет братских могил штрафников. Конечно, мертвым все равно, но для нас лучше было хоронить своих товарищей вместе с погибшими воинами того или иного полка или дивизии. Мы знали, что этот обелиск будет сохраняться местными властями, никуда не исчезнут фамилии павших в бою.
Чаще получалось по-другому. На Талице мы хоронили своих ребят отдельно. Не было поблизости других частей, а ближайшее село находилось километрах в шести. Одна, вторая весна — и от нашего холма ничего не осталось. Вряд ли кто специально заботился о безымянной могиле. Тем более слово «штрафник» долгое время употреблялось только в специальной отчетности.
Мы, штрафники, вроде и реально существовали, дрались с немцами, а с другой стороны — нас как бы не было. Сомневаюсь, что какой-то след остался от нашей роты на разрушенном до основания бетонном заводе, где погибло большинство личного состава.
Но не в обелисках и крестах дело! Мои однополчане-штрафники выполнили свой долг. И я рад, что в последнее время о них заговорили. Штрафные роты и батальоны появились снова из небытия. Это важно и для них, погибших, и для нас, ныне живущих.
