Не успели поднять задок, как полетел домкрат, подточенный той же ржавчиной, что уже погрызла дверцы и кузов. Машина осела на левое заднее. Моленков вытащил домкрат, а Яшкин со злости зашвырнул его в прибрежные камыши. Потом они сидели на запаске у скособочившегося «полонеза» и ждали помощи. Каждую проезжавшую машину встречали криками, жестами и мольбами о помощи. Первые четыре пролетели мимо. Пятая машина, фургон, остановилась, но шофер сразу обратил внимание на просевший зад и пару раз попытался выяснить, что такое тяжелое везут в багажнике под брезентом двое старых вояк. Пришлось от его помощи отказаться. Уже темнело, когда остановился купе. У сидевшего за рулем школьного учителя истории, чья жизнь, похоже, тоже была своего рода историей, нашелся нужный домкрат. За то время, что ставили запаску, они узнали, как зовут его, жену и детей, где он преподает, каких успехов добились его ученики и чем он увлекается. Уставшие от ожидания и рассказов спасителя, они все же поблагодарили его и помахали на прощание. Четыре часа коту под хвост.
— В этом мире, Игорь, кто-то побеждает, а кто-то проигрывает, и…
— Какой глубокий психологический анализ текущего состояния общества! Ничего другого от бывшего политработника я и не ожидал. Кому же демонстрировать прозорливость, как не замполиту.
— Ах ты, гад… Это ведь твое колесо полетело. И машина твоя. А что касается победителей и проигравших, то в нашей стране эти два типа контактируют друг с другом очень не часто. Первых — мало, а вторых слишком много. Ситуация у нас редкая. Мы — проигравшие, нас выперли из армии после многих лет верной службы. Мы — жертвы тотального неуважения. У нас нищенские пенсии, которые и получить-то нелегко. Но мы сделали скачок в новый мир, в мир победителей. Разве тебя это не бодрит? Нет? А должно бы.
Яшкин задумчиво нахмурился, а потом задал вопрос, давно не дававший ему покоя.
— По-твоему, я делаю это только из жадности и зависти к другим?
Ответ бывшего замполита не заставил себя ждать.
— Нет, дело не в жадности и не в зависти. Я всю жизнь работал с людьми и всегда искал в них слабое место. В тебе этого нет. Они нас предали. Они создали государство, где властвуют преступники, где правит коррупция; государство, пораженное отвратительными болезнями; государство, в котором верность и честь не в почете. Ты не сделал ничего такого, чего должен стыдиться. Я помню тот вечер, когда ты рассказал мне о том, что спрятано у тебя на огороде. Ты нервничал, потому что рассказывал о самом большом твоем секрете. Помню, я еще тогда позавидовал твоей выдержке и твоему мужеству. Не каждый смог бы вытащить из Зоны то, что вытащил ты. Время для разговоров прошло — будем делать дело.
Яшкин усмехнулся и повернулся к приятелю. Усталое лицо с резкими чертами, длинные седые волосы убраны назад и перехвачены на затылке резинкой, возле глаз — глубокие морщинки, на щеках — серая щетина. Он знал, как нелегко ему приходится, — жизнь катится к закату, а рассчитывать не на что. Они оба оказались в одной дырявой лодке. Губы растянулись в улыбке.
— У меня такое чувство, что «полонез» не подведет.
Они пожали друг другу руки. Свет фар пробивался сквозь сумерки. Дорога бежала вперед — мимо широких озер, по шатким деревянным мостам, через дремучие леса. В багажнике, накрытый сумками и брезентом, лежал груз, доставить который они взялись. Руки крепко держали руль, и дорога убегала вдаль.
* * *
Ее предупредили насчет того, с кем предстояло встретиться. За Кристофером Лоусоном, сказал начальник, закрепилась репутация отъявленного грубияна. Прижимая к груди картонную папку, она прошла по Миллбанку на северной стороне реки, мимо высоких башен, галереи Тейт, военно-медицинской школы, потом повернула к мосту и, оказавшись на другом берегу, увидела перед собой громоздкую массу зданий, в которых размещалась другая секретная организация.
Рабочий день закончился, и основной поток служащих, спешащих к станции Воксхолл, откуда электрички развозили их по домам, поредел. Она обнаружила его легко — не слишком высокий и даже без растущих со лба рожек — и улыбнулась, потому что он уже дважды посмотрел на часы. Ее это не беспокоило — в любом случае до назначенного времени оставалось еще более тридцати секунд.
Он смотрел мимо нее — наверно, ждал кого-то постарше, скорее всего мужчину. Ей сказали, что он будет в плаще и трилби — «с ковчега его, что ли, сняли», — добавил начальник. Вообще, все это выглядело странно. Зачем встречаться на каком-то идиотском, продуваемом холодным ветром мосту, если существует такая вещь, как электронная почта, и масса других, куда более комфортных и укромных местечек — как на ее берегу, так и на его. Но ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Наверно, именно так привыкли делать дела эти замшелые ветераны.
Она не отличалась высоким ростом, была молода и скорее всего не отвечала каким-то его стереотипным представлениям — ее это только бодрило. Подойдя ближе, она увидела худощавое, с заостренными чертами лицо и щетину, успевшую отрасти после небрежного утреннего бритья.
— Мистер Лоусон? Вы ведь мистер Лоусон, не так ли?
Он машинально взглянул на часы.
Она протянула руку. Поздоровались.
— Хочу сказать вам, мистер Лоусон, что мне нравится мокнуть под дождем, нравится, когда ноги превращаются в ледышки, а ветер путает волосы. Мне вообще по душе такие встречи, al fresco. Так что пока я еще здесь и пока меня не сдуло с моста и не унесло куда-нибудь, давайте перейдем к нашему делу.
Так и поступили. Спустились по ступенькам к мокрой скамеечке.
В пластмассовом пакете лежало досье и подборки материалов с фотографиями, которые кто-то предусмотрительно заламинировал. Биографии лежали в папке.
— Сначала коротко о каждом, хорошо? — сказала она.
Лоусон кивнул. Ей определенно это нравилось — конспирация, обстановка, игра в шпионов.
— Итак, верхушка — Иосиф Гольдман. Русский, родился в Перми. Уголовное прошлое. Специалист по отмыванию денег. Связан с Ройвеном Вайсбергом, крупным мафиозо, проживающим сейчас в Берлине. Здесь это все есть. Дальше…
Он слушал ее, не прерывая. Слушал, как ей казалось, внимательно, но при этом взгляд его то скользил по реке с тянущимися по ней буксирами и баржами, то останавливался на здании правительства.
На башне пробили часы.
Потом она показала фотографии Эстер Гольдман, возвращающуюся из магазина и нагруженную пакетами, и детей с ученическими ранцами. Лоусон ничего еще не сказал и ни о чем не спросил. Другие уже наверняка засыпали бы ее вопросами; все хотели бы показать свою проницательность и напомнить, кто здесь главный. Весь интерес Лоусона проявлялся в том, что у него едва заметно подрагивали губы. Очередь дошла до фотографий телохранителей и экономки, лицо которой вышло немного смазанным.
— А вот это Саймон Роулингс. — Она стряхнула дождевые капли с фотографии мужчины в приличном костюме и с по-военному короткой стрижкой. — Бывший сержант, бывший десантник. Водитель и охранник. Ничего криминального за ним не числится, ни в чем особенном не замешан. Награжден военной медалью за Ирак. Абсолютно честен. Пользуется полным доверием работодателей. Судя по тому, что я читала, парень идет по жизни под девизом «ничего не вижу, ничего не слышу». Работает на Гольдмана, но в его делах не участвует. Все указывает на то, что неприятности ему не нужны и с криминалом он никак не связан. Из тех, кого называют служаками. Есть еще один.
