* * *
— Вот он. Поворачивай вправо.
Яшкин кивком поблагодарил товарища. Накануне Моленков пообещал не затрагивать больше больную тему, но надолго ли его хватит?
— Ну что, самое трудное еще впереди? — спросил бывший замполит.
Господи, когда же он замолчит!
— Впереди. Самое трудное — граница. Мы пересечем ее завтра. Скажи, ты болтаешь, потому что хочешь слышать собственный голос, когда трусишь, или потому что хочешь поделиться своим драгоценнейшим мнением? Завтра у нас трудный день. Завтра — граница. Какое там стоит оборудование и с чьей стороны, с нашей или белорусской, я не знаю. Есть ли какие-то детекторы и насколько они чувствительны, тоже не знаю. А теперь, друг мой, давай помолчим, ладно?
— После границы нам ехать еще пятьсот километров. Ты как, выдержишь?
— Не волнуйся. Место встречи определено, там нас будет ждать хозяин Виктора. Думаю, он в своем деле разбирается.
— Да кто он такой? Обычный уголовник, ни больше, ни меньше. Впрочем, у него ведь есть миллион долларов.
— Мой опыт общения с такими ребятами ограничен, но что-то подсказывает, что он будет очень осторожен. Проблема — граница, а не люди, которые знают, как позаботиться о безопасности. И не задавай больше дурацких вопросов. Те, кто нас встретит, представляют безопасность — я признаю это открыто — не так, как мы.
* * *
Виктор схватил его за горло, но еще раньше, когда Михаил только подал сигнал, он первым делом схватил англичанина за запястье и накинул ему на руку ремень. Михаил пристегнул к подлокотнику другую руку. Впервые после долгого перерыва они работали вместе, два старых приятеля, два сослуживца. Виктор не любил вспоминать день, когда ему приказали ехать в Лондон.
Он завел пилу, и в нос ударил запах бензина. Мотор заработал только с четвертой попытки, взревел, и цепь понеслась по зубцам. Теперь пила дергалась чуть ли не под носом у англичанина, хотя сам Виктор близко к нему не подходил, опасаясь удара ногой. Со стороны все выглядело, наверно, эффектно, но применять пилу по прямому назначению, как в Перми или Москве, он не планировал — слишком много крови.
Михаил держал в руке дрель, то и дело нажимая на кнопку.
Дрель работала аккуратнее.
Бросая в лицо англичанину вопросы, наступая на него, то шипя, то срываясь на крик, Михаил ставил одну цель: запугать. Ничего не получалось. Время уходило. В Перми, когда они с Виктором только перешли на службу к Вайсбергу, ему быстро вбили в голову главное: ты должен внушать страх. Без страха никуда: ты не продашь «крышу», не привлечешь клиентов, не заставишь отступить конкурентов. Он внушал страх, и ему хорошо за это платили. И вот теперь Михаил чувствовал, что время на исходе. Иосиф Гольдман скулил, как паршивая собачонка, а Ройвен Вайсберг уже дважды менял позу, словно давая понять, что устал от спектакля с вопросами, на которые нет ответов. По лбу катился пот. В свое время Михаил провел немало допросов и мог бы по пальцам пересчитать случаи, когда приходилось повышать голос. Теперь же, понимая, что времени остается все меньше и меньше, а результата нет, он кричал все громче, держа дрель у коленной чашечки англичанина. За всю свою жизнь Михаил ни разу не был в церкви, никогда не опускался на колени, не возносил молитву и не верил в ангелов. Сейчас он не верил сидящему перед ним человеку, но ощущал исходящую от него опасность.
Он уже не сдерживался. Английские слова мешались с русскими. Голос срывался.
— На кого ты работаешь? На полицию или СИС? Как выходишь на контакт? Нападение на Гольдмана было подставой, да? Какую задачу тебе поставили? Что им нужно? Кто цель — Гольдман или Вайсберг? Они знают о посылке?
И в ответ звучало одно и то же:
— Я уже говорил… уже говорил… уже говорил…
На вопросы по-русски англичанин не отвечал.
Рука дрогнула, и дрель едва не задела колено. У него ничего не получалось. Рука начала уставать. Все было так, как и сказал Виктор. Михаил тонул и цеплялся за соломинку.
— Ты оставил за дверью номера пакет с мокрой одеждой. Зачем? Зачем ты выходил, если шел дождь? Ты встречался с контактом?
И англичанин вдруг вздрогнул и напрягся. Вот оно! Наконец-то. Дрель взвыла, едва не цепляя штанину.
— Ты выходил в дождь. Ты встречался со связником.
Выдох.
Есть! Михаил не убирал дрель. Он ждал признания. В уголке губ проступила улыбка. Сейчас… сейчас англичанин ответит.
И он ответил.
— Твой хозяин, Ройвен Вайсберг, он ведь поймал пулю в руку. Я видел. А где в это время был ты? Где ты был, когда ранили твоего шефа?
Он уже приготовился вогнать сверло в коленную чашечку, но его остановил тихий голос.
— Хватит.
Он остановился. Снял палец с курка. Дрель умолкла. Михаил никогда бы не ослушался Вайсберга. Вайсберг был единственным человеком, которого он боялся, а потому даже теперь, когда от победы его отделял всего один шаг, он не посмел ослушаться приказа. Пальцы разжались, и дрель упала на растекшуюся по бетонному полу лужу.
— Отпусти его, — сказал голос.
Рядом с Ройвеном Вайсбергом трясся и скулил Иосиф Гольдман.
Наклонившись, чтобы расстегнуть ремень на запястье, Михаил поймал взгляд англичанина — его глаза смеялись.
* * *
Он был в микроавтобусе.
Шринкс должен был источать властность, уверенность и компетентность, но он сидел молча, вобрав голову в плечи.
Полчаса назад он отодвинул дверцу, выскользнул из салона, подошел к легковой машине и сказал Лоусону, что их человеку угрожает реальная опасность, а материалы визуального наблюдения позволяют сделать вывод о неспособности агента удержать легенду.
— Когда мне потребуется ваше мнение, я вас спрошу, — ответил Лоусон, — а сейчас оно мне не нужно.
Дверца захлопнулась. Коллега Лоусона, Дэвис, закатил глаза и пожал плечами. Шринкс вернулся в микроавтобус.
Работать с Лоусоном ему еще не доводилось. Конечно, о старике поговаривали всякое, но Шринкс списывал их на зависть — этого в их конторе всегда хватало. С другой стороны, он работал в команде достаточно долго, чтобы понимать — критика в адрес старика вполне обоснованна. Что ж, по крайней мере наблюдать за таким субъектом было занятно. И все же центром его внимания оставался другой.
Ноябрь. Шринкс видел, как по длинной подъездной дорожке к складу подъехали машины. Кто-то сунул ему бинокль, и он вдруг увидел перед собой голову Ноября, сидевшего на переднем пассажирском сиденье. Лицо мелькнуло и исчезло. Что можно понять на таком расстоянии? Шринкс заметил лишь бесстрастные черты, широко открытые глаза и бледность, естественное следствие шока. Вывод был очевиден, и он пошел к Лоусону и заявил, что агент беззащитен и крайне уязвим. Он всего лишь высказал свое профессиональное мнение и получил… Что? Ему заткнули рот. Грубо и бесцеремонно. А если бы Лоусон принял его рекомендацию?
