Представить дальнейшее было нетрудно. Они вошли бы и вытащили парня… Он вдруг услышал приглушенный, но достаточно четкий, чтобы перекрыть крики носящихся над водой чаек, вой пилы. Лоусон, этот «интересный субъект», не выказал ни нерешительности, ни сомнения, отказываясь выслушать его мнение. Вот кого бы заполучить для исследования… вот кого бы уложить на кушетку… Его наука, судебная психология, никогда не отличалась точностью, и люди, никогда не терзавшиеся сомнениями, всегда увлекали Шринкса.
В ДВБ, где ему выделили крохотный закуток на втором этаже в медицинской части, Шринкс — он ненавидел свою фамилию, но куда ж от нее деться — работал два дня в неделю. Еще три дня он проводил в университетской больнице на Блумсбери, где числился в штате отделения психиатрии. Большинство его коллег в университетской больнице занимались теми или иными психическими расстройствами, Шринкс же исследовал всевозможные аспекты человеческого поведения. Он заседал в нескольких отборочных комиссиях, принимал участие в планировании курсов и курировал молодых офицеров. Обычно к нему прислушивались, с его мнением считались, а рекомендации ценили. Впервые за все время высказанным им профессиональным советом не просто пренебрегли — его проигнорировали.
Целью этого большого, нескладного и уже немолодого — ему оставалось два месяца до тридцати шести лет — мужчины было перейти в ДВБ на постоянную работу. Свойственная этой службе особая культура секретности, принцип необходимого знания всегда его привлекали. Само здание ДВБ было пропитано ощущением сдерживаемого волнения. Шринкс даже не скрывал, что те два дня в неделю, когда он пробегал по мосту, показывал на входе карточку охраннику и входил в святая святых, приносили ему огромное счастье. Вот только в выражении этого энтузиазма приходилось осторожничать. Он жил с Петрой, скульптором по дереву, и они вместе снимали однокомнатную квартирку в Ислингтоне. Шринкс не мог откровенно поделиться с ней своими чувствами, не мог рассказать, где именно пропадает два дня в неделю, а Петра, работавшая с утра до вечера в мастерской, понятия не имела, где он пропадает. Даже сейчас, сидя с поджатыми ногами в тесном микроавтобусе, Шринкс получал огромное удовольствие от сознания своей причастности к особенной, тайной жизни.
И вот теперь его амбиции оказались под угрозой.
Услышит ли он через эти рассыпающиеся кирпичные стены крик ужаса и боли?
Если вернуться в ДВБ в составе группы, потерявшей своего самого ценного агента, на амбициях можно будет ставить крест. А раз так, то нужно сделать все, чтобы операция завершилась успешно. Шринкс задумчиво потянул себя за волосы, накрывавшие воротник рубашки. Сидевшая рядом девушка нервно грызла ногти. Багси тупо смотрел в одну точку. Стрелок насвистывал одну и ту же мелодию. А потом на приемнике, лежавшем на коленях Денниса, замигал светодиод.
Автобус дал задний ход, а когда Шринкс выглянул в окно, то увидел сворачивающую за угол машину.
— Извините, но что случилось? — с облегчением спросил он.
— Эдриан нашел более удобное для наблюдения место, — ответил Деннис.
Шринкс представил, как дверь склада откроется и двое или трое мужчин вынесут тяжелый сверток. Как же мало ему известно о непосредственной работе той службы, которой он восторгается и с которой хочет связать свою жизнь. Одно дело сидеть в приемной комиссии, слушать, как молодые парни и девушки представляют свои резюме и довольно неубедительно излагают причины, подтолкнувшие их к решению поступить на службу в ДВБ, — там все просто и ясно. Здесь — по-другому. Здесь он увидел — пусть даже мимолетом — лицо человека, подошедшего к последней черте и сознающего это.
Да, Шринкс мог бы сказать многое, если бы его попросили. Он сказал бы, что агент, работающий без реальной поддержки, должен иметь супермотивацию. Нет, он не может мнить себя доблестным рыцарем, вступившим в схватку с преступным миром, но должен быть заточен на успех. Личный успех. Он мог бы сказать, что некоторая доза стресса благотворительна для такого агента, что недостаток стресса губителен для него и ведет к успокоенности и самодовольству, но что уровень стресса за кирпичной стеной превышает все допустимые нормы. В паузе, когда один кандидат выходил из комнаты, а другой еще не успел войти, Шринксу нравилось отпускать глубокомысленную реплику насчет того, что он ищет «организованный ум».
У двери этого старого, давно заброшенного трехэтажного здания, на осыпающейся штукатурке виднелись следы от пуль. В самой двери была широкая щель на месте оторванной доски, и Шринксу казалось, что если заглянуть туда, то можно увидеть последний акт трагедии с выносом окровавленного тела.
* * *
Ему никто не помогал, да он и не просил о помощи.
Лестница была старая, и нескольких ступенек недоставало. Те, что сохранились, жалобно скрипели и прогибались. Там, где брешь была слишком велика, Лоусон опускался на колени и полз на четвереньках, но никто не обращал на него внимания. На втором этаже — там когда-то размещался жилой блок — обнаружились дверь и окно. Проблема заключалась в том, что птицы загадили оставшиеся от пола доски. Эдриан первым добрался до окна. Дэвис и девушка, Чарли, шли по балкам, на которых и лежали сохранившиеся половицы. Балки оказались узкие, не больше пары дюймов в поперечине. Дэвис продвигался первым, вытянув назад руку, за которую держалась Чарли, перемещавшаяся мелкими, нерешительными шажками. Расстояние от балок до пола первого этажа составляло не меньше двадцати пяти футов, так что падение ничего хорошего не сулило.
Следующим, с видом проигравшего жребий неудачника, на балку ступил Багси; за ним, вытянув руку и держась за его плечо, последовал Шринкс. Отступать им было некуда, потому что за ними шел он. Ожидая своей очереди, Лоусон огляделся. Может быть, здесь жили сквоттеры. Дождь продолжался, и вода лилась через дырки в крыше, едва не попадая на балку. Багси и Шринкс добрались до половиц у окна и присоединились к Эдриану, Дэвису и Чарли. Лоусон сделал первый шаг… Никто не смотрел на него, никто его не подбадривал, и в конце никто не протянул ему руки. Он тяжело выдохнул.
Из окна открывался вид на пустырь, уходившую в никуда дорогу и приземистое здание склада с одной-единственной небольшой дверью. Лоусон увидел припаркованные напротив входа автомобили и наблюдавшего за воротами мужчину.
Дождь усилился.
— Вид шикарный, мистер Лоусон, — заговорил Дэвис. — И что за шоу нас ожидает? Трагедия или комедия? Лично я ставлю на трагедию. Жестокость русской мафии хорошо известна, в этом их превосходят разве что только албанцы. Прошлой ночью, мистер Лоусон, вы вполне могли бы, черт возьми, снять беднягу с задания и отменить операцию. Вы прекрасно видели, в каком он состоянии. Но ведь это не в вашем стиле, так, мистер Лоусон? Вы устроили парню нагоняй, отчитали как мальчишку и снова отправили в это змеиное гнездо. У вас весь свои понятия, свой кодекс, начертанный рукой несравненного Клипера Рида, не так ли? И что? Посмотрите, в какую передрягу угодил по вашей вине наш человек.
Лоусон хорошо помнил рассказ Клипера Рида о встрече с одним молодым поляком. Разговор проходил в парке, в южной части Гданьска, под стенами построенной Наполеоном крепости. Поляк, которому едва исполнился двадцать один год, работал на железной дороге и в том разговоре несколько раз упомянул, что не может больше давать информацию по тем поездам, что проходят через станцию под покровом ночи. Клипер отчитал его, не стесняясь особенно в выражениях, и вскоре получил два сообщения, в одном из которых упоминался состав с двадцатью четырьмя грузовиками «МАЗ-543», оборудованными пусковыми установками для ракет «Скад-В». Ракеты эти способны нести как химические, так и ядерные боеголовки, и информация об их ввозе на польскую территорию стала самым большим успехом Клипера Рида в 1978 году. Сообщений от молодого поляка больше не поступало. Парень не ошибся, его время действительно истекло. Из Варшавы выслали американского дипломата, Вашингтон ответил тем же. Клипер Рид сошел со сцены и занялся торговлей запчастями для тракторов; поляк исчез совсем — может быть, его забили насмерть в камере, может быть, повесили или расстреляли. По крайней мере Клипера он не выдал. Позднее техасец говорил, что парнишка ему нравился, был честным и порядочным, но его жизнь — «не будем лукавить, Кристофер» — значила не больше, чем те сведения о провезенных через Гданьск советских ракетах. В тот вечер, когда курьер — канадский студент по обмену — доставил эту информацию, Клипер Рид и Лоусон выпили две бутылки игристого немецкого вина и несколько чашек «Эрл Грея».
