Яшкин притормозил, подождал, дал немного газу.
— А ты встречался с ним потом, потом демобилизации, уже без мундира?
— Три года назад проходил мимо музея. Я, конечно, был уже не тот — постарел, да и одет был как бродяга, — но он меня узнал. Лицо у человека меняется не так сильно, как тело. Так вот он прошел мимо, глядя сквозь меня. Считал себя элитой, а меня жалким функционером.
— Я тоже встретился с тем сержантом. Он играл в парке с детьми и сразу меня узнал, хоть на мне и было потрепанное пальто.
— А почему ты думаешь, что он тебя узнал?
— Потому, что он подошел и плюнул мне под ноги.
Неожиданно для себя самого Яшкин врезал кулаком по дверце, да так, что рука занемела, но боли не почувствовал.
— Мы ничем им не обязаны, — зло сказал он. — Ничем.
Моленков хмуро кивнул и провел ладонью по мундиру.
Так они и стояли в очереди, метр за метром продвигаясь вперед, к таможенному посту. И один, и другой молчали, думая только о том, что ожидало их впереди, и ни о чем больше.
* * *
Она была из тех, кого редко помнят. А если помнят, то быстро забывают. Способности ее так и остались непризнанными и, следовательно, невостребованными, благодаря чему, возможно, в характере преобладало упорство, доходящее порой до упрямства.
Последние два дня и две ночи офицер по связи Элисон постоянно думала об одном и том же. Операция «Стог», Джонни Кэррик и постоянное, гнетущее чувство ответственности не давали сосредоточиться ни на чем другом. Она могла бы взять чистый лист бумаги, провести сверху донизу вертикальную линию, написать слева «Опасность действительно велика?.. И как бы вы, мистер Лоусон, оценили ее по десятибалльной шкале?», а потом справа — «По десятибалльной шкале? От одиннадцати до тринадцати».
Если сухопарый грубиян Кристофер Лоусон прав, если над страной действительно нависла смертельная опасность, то тогда она поступила верно — и с моральной, и с профессиональной точки зрения, — назвав имя Джонни Кэррика, работающего под прикрытием агента 10-го отдела. С такого рода проблемой Элисон столкнулась впервые, но обращаться к своему непосредственному начальнику с надеждой, что он снимет бремя с ее плеч, оставив в то же время в состоянии полной неосведомленности, не намеревалась. Решение пришло около четырех часов ночи, как нельзя вовремя.
Возможности ее рабочего компьютера были огромны. С его помощью Элисон могла получать доступ к банковским счетам, операциям с кредитными карточками, получать информацию по водительским удостоверениям, телефонным разговорам, пенсионным схемам, спискам избирателей, брачным свидетельствам и свидетельствам о рождении. Она могла вскрыть чужую жизнь, развернуть ее и исследовать.
Она могла — потом — даже найти оправдание такого рода вторжению, но сейчас это заботило ее меньше всего. Информация развернулась перед ней на экране. Он сам, жена, сын, адрес…
Элисон почувствовала, что может сбросить с себя хотя быть часть тяжкого бремени.
* * *
Она ехала без остановок. Большая машина с мощным двигателем глотала километры, лежащие между восточными окраинами Берлина и эстакадой у въезда в Варшаву.
Длинный перегон был для Кэти Дженнингс чем-то вроде очередного испытания. Ей шел сорок второй год, и росла она в неприметной вустерской деревушке неподалеку от Малвернских холмов. Ее отец был инженером, мать преподавала в младших классах. После выхода на пенсию родители поделили свою жизнь на две части: в одной половине они приводили в порядок интерьер «Королевы лета», в другой — плавали по каналам Южной и Западной Англии. Родители достигли некоторой свободы, а вот дочь пока еще нет.
В девятнадцать лет Кэти думала, что, поступив в столичную полицию, получит то, чего ей так недоставало, — независимость и драйв, то, чего добились отец и мать. Потом пришло разочарование. Первые радости быстро померкли. Четыре года назад она решила, что адреналина добавит переход в 10-й отдел. Поначалу так и было. Она побывала на каком-то испанском острове, где вся ее работа сводилась к тому, чтобы сидеть у карточного стола в компании любительниц сыграть по-крупному и подбирать обрывки их бессмысленной болтовни. Потом ее перевели в Пимлико. Там Кэти занималась документацией, готовила чай и вела дневники за Роба и Джорджа. Она даже не знала, вменили ли ей офисные обязанности потому, что во всем остальном она доказала свою несостоятельность, или же существовало более простое объяснение: ее присутствие облегчало жизнь другим. Кэти знала, как работает система, и, весьма вероятно, Роб и Джордж со страхом ждали того дня, когда она уйдет и им придется искать кого-то, кто так же разбирается в документации, готовит хороший чай и кофе и знает, какие им нравятся сэндвичи. Кэти Дженнингс стала профессионалом по части жалоб и вздохов, но никогда этого не показывала.
День клонился к вечеру, когда они въехали в город.
Следуя стереотипу, можно было бы предположить, что она закрутит роман с Джонни Кэрриком. Звезда отдела, парень, которому доверяли самые рискованные задания, был свободен. Переспать с ним вовсе не означало разбить чей-то брак. Интрижка с Джонни Кэрриком обещала тот самый, желанный драйв. Но драйва хватило ненадолго. Он просто не тянул — вечно усталый, вымотанный, дерганый. Постельные сеансы на борту «Королевы лета» становились все короче, скучнее, теряли притягательность тайны. К чертовой матери.
Обо всем этом и размышляла Кэти Дженнингс, ведя машину по улочкам варшавских пригородов. Она видела, как Джонни выходил со склада, опираясь на плечо Ройвена Вайсберга, их главной мишени. Все сложилось, и герой ее романа, звездный парень Джонни Кэррик, окончательно померк и сдулся. Жестоко?
Сидевший рядом Люк Дэвис говорил мало, в ее жизнь не лез, начальника из себя не строил и умничать не пытался.
Ей нравилось в Люке Дэвисе то, что он не вздрагивал, когда она переключала передачу или давила на педаль газа. Дважды ее пробирала дрожь, когда, выскакивая из-за идущего впереди грузовика, она видела летящую навстречу махину, водитель которой вовсе не собирался уступать полосу. Еще чаще сердце стучало в ушах, когда она, не снижая скорости, входила в крутой поворот и проносилась над обрывом. Кэти умела водить, имела категорию профессионального водителя и вполне комфортно чувствовала себя при ста сорока милях в час. Люк не замирал, не охал, не закатывал глаза. Даже не опирался рукой на приборную панель. Может быть, он и впрямь воспринимал ее всерьез как надежного профессионала, а не символ женского присутствия в мужском мире, каковым и был 10-й отдел.
Люк помог ей съехать с эстакады, подсказал, где и куда повернуть, так что они сами нашли нужное место и в конце концов припарковались рядышком с микроавтобусом на стоянке у церкви, напротив величественного, из стекла и бетона, фасада отеля.
— Отлично прокатились, — негромко сказал он. — Спасибо.
Кэти состроила гримасу. У него были красивые, изящные руки и приятный акцент. Он не старался выдать себя за кого-то, кем не был, и ей это нравилось. Она успела оценить его еще в Берлине, когда они наведались к бабушке Ройвена Вайсберга.
