— Так-так-так! — азартно потирая руки, воскликнул Дзержинский. — И кто же этот герой?
— Давтян. Яков Христофорович Давтян.
— Слышал о таком, — раздумчиво произнес Дзержинский. — И даже немного знаком. Надо будет подумать... Спасибо, товарищ Инесса, ваша рекомендация дорогого стоит, — шутливо раскланялся Дзержинский. — А вы говорите—восход. Восход восходом, а вон мы какое дело спроворили. Вы еще о своем протеже услышите!
Дело было настолько серьезным, что по этому поводу состоялось специальное заседание Оргбюро ЦК, которое приняло решение: «Просьбу тов. Дзержинского удовлетворить. Откомандировать в его распоряжение тов. Давтяна».
Так Яков Христофорович Давтян, сын зажиточного армянского коммерсанта, стал первым в истории советских спецслужб начальником Иностранного отдела ВЧК, более известного как ИНО. Разведка, да еще закордонная, дело настолько тонкое и серьезное, что не имевший никакого опыта Давтян поначалу от этого назначения растерялся. А потом его осенила гениальная мысль: а почему бы нашим разведчикам не работать под крышей дипломатических представительств, а ему, их начальнику, не совмещать две должности и работать одновременно и в Наркоминделе, и в ВЧК? Руководство его поддержало, и Давгян с присущим ему энтузиазмом занялся созданием ИНО. Где он только не поработал в качестве и дипломата, и разведчика за пятнадцать лет своей закордонной службы! Это были Эстония, Литва, Китай, Тува, Франция, Греция, Иран, Польша. Если результаты работы Давтяна в Греции, Польше и Франции до сих пор засекречены, то о его пребывании в Китае кое-что известно.
«Нашу работу здесь я считаю чрезвычайно важной и полагаю, что тут можно много сделать, — сообщал он в одной из шифровок. — Здесь узел мировой политики и ахиллесова пята не только мирового капитализма, но и наша. Работу ИНО удалось наладить так эффективно, что от меня не ускользает ничего существенного. Ни один шаг белых не остается для меня неизвестным. Все узнаю быстро и заблаговременно. Есть надежда проникнуть в японскую разведку».
Но так как обязанности дипломата и особенно разведчика требуют постоянного присутствия за границей, Якова Христофоровича непрерывно перебрасывают из одной страны в другую. Последней была Польша. В 1938-м его отозвали в Москву и тут же арестовали. Обвиняли Якова Христофоровича в полнейшей чепухе: участии в армянской националистической организации и, конечно же, в работе на польскую разведку. Никакие объяснения и никакие оправдания ни к чему не привели, и создателя Иностранного отдела ВЧК расстреляли.
Прожил Яков Христофорович всего 50 лет. С его-то кавказскими генами жить бы ему и жить, если бы не похвальное слово Инессы Арманд.
«Я МОГЛА БЫ ОБОЙТИСЬ БЕЗ ПОЦЕЛУЕВ»
Как я уже говорил, Ленин всерьез озаботился организацией поездки Инессы на Кавказ. Прежде всего, он собственноручно написал сопроводительное письмо в Управление курортами и санаториями Кавказа: «Прошу всячески помочь наилучшему устройству и лечению подательницы сего тов. Инессы Федоровны Арманд, с больным сыном. Прошу оказать этим, лично мне известным партийным товарищам полное доверие и всяческое содействие».
Но устроить в санаторий — это одно. А обеспечить безопасность? Ведь на Кавказе еще стреляют, да и по Кубани гуляют недобитые банды. И обеспокоенный Ленин отправляет члену Реввоенсовета Кавказского фронта Серго Орджоникидзе шифрованную телеграмму: «Очень прошу Вас, ввиду опасного положения на Кубани, установить связь с Инессой Арманд, чтобы в случае надобности эвакуировать ее и ее сына или устроить (сын болен) в горах около Каспийского побережья, и вообще принять все меры».
Меры были приняты, и в конце августа 1920 года Инесса Арманд вместе с сыном приехала в Кисловодск, как свидетельствует запись в журнале, «одиночным порядком и согласно приказу наркома Семашко». Совершенно неожиданно она там встретилась со своей давней приятельницей, которая, как ни старалась, не могла составить ей компанию.
— Это был какой-то залой одиночества,—рассказывала она несколько позже. — Инесса приехала такая усталая и разбитая, такая исхудавшая. Ее утомляли люди, утомляли разговоры. Она старалась уединиться и по целым вечерам оставалась в своей темной комнате, так как там не было даже лампы.
В то же время она отмечала, что Инесса была «сильно истощена и крайне расстроена нервно». Врачи это наблюдение подтвердили, записав точно такие же слова в медицинской книжке.
Между тем прогулки, который совершала Инесса, становились все продолжительнее, по вечерам она уже не сидела в своей темной комнате, а приходила в музыкальный салон и часами играла на рояле. У нее появился аппетит, на щеках — румянец, она стала замечать людей, азартно играла в крокет, охотно шутила, заразительно смеялась, словом, пошла на поправку.
Это видно из письма, которое она отправила дочери: «Мы уже три недели в Кисловодске, и я не могу сказать, чтобы до сих пор мы особенно поправились с Андреем. Он, правда, очень посвежел и загорел, но пока еще совсем не прибавил весу».
Да уж, прибавить весу в тех условиях было трудновато. Не случайно сами курортники не без иронии говорили: «Мы тут не питаемся, а немножко подкармливаемся».
А вскоре комендант запретил ходить в горы — оттуда доносилась не просто стрельба, а раскаты артиллерийской канонады. Страшновато становилось и по ночам: то совсем рядом застучит пулемет, то разорвется граната. Это пытались прорваться из окружения остатки белогвардейского десанта генерала Фости-кова, которых поддерживали бандитские шайки всевозможных абреков.
Изменилась обстановка, изменилось и настроение Инессы. Вскоре в Москву полетело совсем другое письмо: «Я сначала все спала день и ночь, а теперь, наоборот, совсем не сплю. Погода здесь неважная, частые бури, а вчера было совсем холодно. Вообще не могу сказать, чтобы я была в большом восторге от Кисловодска. И сейчас начинаю скучать».
Чтобы дочь не волновалась, Инесса ничего не пишет о фронтовой обстановке, а ситуация между тем осложнилась настолько серьезно, что было принято решение всех отдыхающих немедленно эвакуировать. Как всегда, кто-то запаниковал, заплакал, запричитал, что не хватит мест, что нужно усилить охрану, что надо потребовать бронепоезд. И тогда на помощь пришла Инесса.
— Тихо! — перекрывая вопли и причитания, закричала она. — Без паники! Белые еще далеко. А пулеметы стреляют наши. И пушки бьют тоже наши. Пули и снаряды летят не в нашу сторону. Так что нечего размазывать сопли! — неожиданно лихо закончила она. — Комендант, прикажите прежде всего отправить женщин и детей. А замыкать колонну буду я!
Тут уж не на шутку испугался комендант. Он читал сопроводительное письмо Ленина и прекрасно понимал, что, если с головы Инессы упадет хотя бы один волос, ему несдобровать.
— Нет, товарищ Инесса, — набравшись храбрости, заявил он. — Так дело не пойдет! За эвакуацию отдыхающих отвечаю я, и, если что не так, Реввоенсовет будет спрашивать с меня. Хоть вы здесь и по приказу наркома, но раз вы отдыхающая, то извольте соблюдать дисциплину. Первыми поедут женщины и дети. Это приказ! На вас, товарищ Инесса, он распространяется так же, как и на других.
