Не в строку эти слова, совсем не в строку, за них можно и поплатиться. Но следователи пропустили их мимо ушей.
А вот Инна Михайловна действовала тоньше: она писала мужу, прекрасно понимая, что письма будут просматривать на свет в буквальном и переносном смыслах слова. Поэтому среди щемящих душу признаний в любви и верности вставляла комплименты в адрес Ежова. Инны Михайловны давно нет, за верность и любовь ее отправили следом за мужем, но письма сохранились и тщательно подшиты в дело. Послушайте голос с того света, голос поруганной, но чистой и нежной любви: «Мой любимый, ненаглядный Артуринька! Сегодня 10 дней, подумай, целых 10 дней, как случилось это несчастье, как наступила для меня сплошная ночь: ни солнышка, ни зелени я не замечаю, и только когда идет дождь, становится чуточку легче.
Мой милый, все мои мысли с тобой! И толы«) одно желание, чтобы ты был здоров, чтобы мужественно все вынес. Ведь я не верю, что они не разберутся. Возьму фотографию Ежова, смотрю на его такие прозрачные, такие чистые глаза и удивляюсь до бесконечности. Ну, как он мог поверить, что ты мог сделать что-нибудь плохое? Ему бы надо было беречь тебя, ведь ты самое идеальное существо, лучший партиец, самый чистый, с кристальной душой, человек, не сказавший за всю свою жизнь ни слова неправды.
Я часто разговариваю с его карточкой, беру ее и говорю: “Ну что ты сделал? Зачем так поступил с лучшим из лучших? Скоро ли ты во всем разберешься и накажешь тех, кто этого действительно заслужил?”
Милый мой, любимый, хоть бы мизинчиком тебя потрогать! А что самое тяжелое, так это ночь. Я так напугана этими ночными приходами, что от малейшего шороха прихожу в ужас. Иногда мне кажется, что и за мной придут».
А вот письмо, отправленное через день:
«Артурик! Сегодня, проходя мимо внутренней тюрьмы и увидев кусочек крыши, той, под которой ты находишься, я почувствовала себя так плохо, меня охватил такой ужас, что стало по-настоящему дурно. Хотелось крикнуть, что я тут, что люблю тебя нежно, что волнуюсь за твое сердечко, за твое здоровье!
Дают ли тебе молоко? У тебя, наверное, нет ни мыла, ни зубной щетки. Как меня терзает все это.
Придется снова повесить на стену фотографию Николая Ивановича Ежова».
Прошла полная кошмаров ночь, и Инна Михайловна снова берется за перо:
«Доброе утро, мой дорогой! Сейчас бегу на Кузнецкий. Интересно, возьмут все-таки для тебя деньги или нет?
Знаешь, я как-то сегодня успокоилась и решила всецело положиться на Николая Ивановича. Не могу' забыть твоих чудных слов о нем, о твоей особенной нежности к этому хорошему товарищу. Лишь бы он сам все разобрал: уж он-то поймет, что ты опутан какой-то сволочью, в этом я не сомневаюсь. Если Николай Иванович сам разберется в этом деле, то все будет хорошо».
Не знаю, дорогие читатели, как вы, но я, прочитав эти письма, несколько дней не находил себе места. Что же это было за время?! Что за вурдалаки дорвались до власти?! Ну хорошо, допустим, что Артузова убрали за то, что слишком много знал. Но жена-то тут при чем? Так нет же, Инны Михайловны им было мало. Уничтожив ее, взялись за родственников Артура Христиановича: в лагерях оказались две родные сестры, одна двоюродная, их мужья и брат.
Расправившись с первым поколением, взялись за второе: одних племянников сгноили в тюрьмах и лагерях, других выгнали с работы и оставили без куска хлеба. Но самую иезуитскую подлость совершили по отношению к сыну. Когда взяли отца, Камилу было всего четырнадцать лет. Четыре года с изуверским садизмом ждали, когда он повзрослеет, и в 1941-м, дождавшись совершеннолетия, Камила посадили. Пять лет оттрубил он в лагерях, чудом остался жив, но и после этого его не оставляли в покое: в Москву он вернулся лишь на склоне лет.
Так что все разговоры о так называемой «оттепели» и хрущевском гуманизме по отношению к этой семье чистой воды вымысел. Но об этом мы еще поговорим, в деле Артузова немало чудовищных документов, свидетельствующих о мерзостях именно той, «отгепельной» поры.
ВТОРОЙ ДОПРОС
Между тем следственная машина продолжала работать, причем на полных оборотах. 15 июня Артузова вызвали на второй допрос.
— В распоряжении следствия имеются материалы о том, что в своей антисоветской и шпионской деятельности вы были связаны с бывшим наркомом внутренних дел Ягодой. Почему вы об этом умолчали? — укорил Артузова следователь.
— Должен сознаться, что я действительно скрыл от следствия свою преступную связь с Ягодой и свое участие в возглавлявшемся им антисоветском заговоре. Он завербовал меня на почве того, что каким-то образом узнал о моей шпионской работе, но не на немцев, а на французов.
— Вы ничего не путаете? — отложил ручку следователь. — На первом допросе вы признались, что были агентом германской разведки. Как же вы могли работать еще и на французов?
— Мог, — махнул рукой Артузов. — И вообще, я работал на три разведки: французскую, германскую и польскую.
Извините, дорогие читатели, но тут уж придется отложить ручку и мне!
За долгие годы работы в секретных архивах такого фантастического признания я не встречал. Судите сами! Работать бок о бок с Дзержинским, нанести гигантский урон белогвардейскому движению, а заодно интересам Франции, Польши и Германии, в то же время являясь одним из самых ценных агентов этих стран, такое не придумать самому изобретательному автору детективных романов. Но следователи, не делая никаких попыток проверить показания Артузова, охотно ему верят. Как верят и совершенно невероятному рассказу о том, как он был завербован во французскую разведку.
— Это произошло летом 1919 года на квартире моего двоюродного брата, который носит нашу родовую фамилию Фрау-чи, — начал издалека Артузов. — Он долго убеждал меня в том, что я совершаю безумие, помогая большевистской революции, советовал бросить эту работу и подумать о семье. Когда я категорически отказался, он заявил, что в случае восстановления старого порядка я буду обязательно повешен и меня не спасет перемена фамилии Фраучи на Артузова. Я понял, что он угрожает выдать меня белым как активного чекиста. Я не хотел быть повешенным и согласился работать на французскую разведку.
Брат вербует брата и угрожает ему виселицей — любопытный поворот, не правда ли?! Но следователи не моргнув глазом проглатывают и эту ахинею. Они даже не поинтересовались, почему Артузов не вывел провокатора на чистую воду или, как это не раз делал, не перевербовал на свою сторону. А ведь это было вполне возможно, так как брат Артура Христиановича еще десять лет жил в Советском Союзе. Не смутило их и то, что на допросах Артузов называл имена только тех людей, которые были либо вне досягаемости ежовцев, либо уже арестованы, осуждены и казнены.
—Какие материалы вы передавали через брата французским разведывательным органам?
—Все материалы вспомнить трудно, но их было немало. Например, это были материалы о сотрудничестве Красной Армии с германским рейхсвером, о визитах наших высокопоставленных военачальников в Германию и, наоборот, о военно-технической помощи немцев Красной Армии. И так — вплоть до 1929 года, то есть до отъезда брата в Швейцарию.
