Он продолжал бухтеть, безостановочно понося Раису. Я глядела
на него во все глаза. Вот, значит, как! Частенько ругая меня без всякого
повода, Раиса, не стесняясь, употребляла нецензурные выражения. Но никогда, ни
разу в жизни с ее языка не слетели слова типа: “Ну, ты, бандитское отребье”.
Или: “Твой отец – уголовник”. Нет, до моей детской головы не донесли эту
информацию, более того, Рая даже перед смертью не рассказала падчерице правду.
Просто в свое время оформила опеку над маленькой сироткой и принялась
воспитывать как умела, часто пуская в ход кулаки, но…
Но я помню еще и ее счастливое лицо, когда мне в третьем
классе дали похвальную грамоту, вкуснейшие блинчики и быстрый, какой-то
неумелый поцелуй, которым она награждала воспитанницу на ночь. И на мои дни
рождения всегда собирались подружки, иногда на столе стоял лишь винегрет и
колбаса, но подарок всегда лежал под подушкой! Жуткая кукла с глиняной головой,
косорыленький мишка, наручные часы… И на выпускном балу у меня на ногах
красовались совершенно новые белые лодочки. Раиса отстояла многочасовую очередь
в ЦУМе и добыла обувку, сделанную в Чехословакии.
– Не смей ругать мою мать, мразь! – выпалила я и принялась
нашаривать рукой на кухонном столе заварочный чайник, чтобы запустить папеньке
в голову. Томочка ласково обняла меня за плечи и сказала:
– Ленинид Иванович, пейте спокойно чай. Мы сейчас что-нибудь
придумаем, сейчас сообразим, как поступить!
– Да выгнать его просто, – выкрикнула я, – тоже мне отец
нашелся.
Томуся опять обняла меня за плечи:
– Но ему идти некуда, он болен, погляди на его ногу, там
перелом…
– Не, – тихо встрял папенька, – язва, трофическая, никак не
зарастет, гадина, прямо до кости дошла.
Он лихорадочно принялся задирать штанину, надеясь
разжалобить меня. Внезапно по щекам мужика покатились горохом слезы.
– Девки, – прошептал он, – не гоните прочь. Сил больше нет
по помойкам таскаться! Умру скоро, не заживусь!
Внезапно я почувствовала, как железный обруч, сжимавший
грудную клетку, разлетелся на куски.
– Давайте укладываться, – пробормотал мой язык, – утро
вечера мудренее.
Глава 17
Ночью я встала в туалет и в ярком свете полной луны оглядела
нашу квартиру, больше похожую на бивак. В гостиной на разложенных креслах мирно
сопели Верочка и Кристина; на раскладушке, стоящей головой в кухню, а ногами в
прихожую, свернулся калачиком папенька. У нас нет одеял и подушек на такое
количество гостей, поэтому его накрыли старым махровым халатом. На диване
развалилась Дюшка, которая окончательно освоилась в квартире… Если так пойдет
дальше, нам придется вытащить из большой комнаты мебель и установить там
двухэтажные нары!
Вернувшись в спальню, я хотела улечься, но из подушек
донеслось шипение. Обнаглевшая Клеопатра притащила в мою постель своего котенка
и, устроив ребенка со всевозможным комфортом, теперь охраняла его покой.
– Ладно, ладно, – пробормотала я, – не злись, пожалуйста.
Никто не тронет твоего драгоценного детеныша.
Подвинув Клепу, я легла, но сон пропал. Полежав минут
пятнадцать, бесцельно разглядывая потолок, я встала, прихватила толстую серую
тетрадку и отправилась в туалет. По странному стечению обстоятельств, в нашей
“хрущобе” раздельный санузел, и, похоже, это теперь единственное место, где
можно остаться в одиночестве и спокойно подумать.
Опустив крышку, я устроилась на жестком сиденье и раскрыла
книгу. Итак, что мне известно? Верочка – богатая девушка, обладающая огромным
капиталом. Живет в роскошном доме, учится на художницу, ездит в дорогом
автомобиле… Вернее, ездила, потому что машина сгорела… Хотя, а вдруг…
Я подскочила на унитазе, выбралась в гостиную, тихонько
подошла к Верочкиному креслу, приподняла одеяло и уставилась на аккуратные,
маленькие ступни девушки. На левой ноге не было мизинца.
В глубокой задумчивости я вернулась в туалет и вновь
примостилась на стульчаке. Хорошо, у нас Вера, а кто тогда погиб в “Фольксвагене”?
Почему родственники опознали останки, если на дороге была не Верочка? Правда,
Альбина говорила, что смотреть, собственно говоря, было не на что, труп очень
сильно обгорел, вот только ноги остались нетронутыми…
От напряжения я принялась кусать ручку. Очень интересно!
Интересно, кому по завещанию отходят деньги Веры? Кто получит нехилые доллары,
положенные девушке? Ох, сдается мне, что в этой истории слишком много неясного.
Скорей всего, кто-то просто решил убить Верочку, чтобы получить денежки и все
остальное. Но кто? Да тот, кому они отойдут по завещанию! Дело за малым:
заглянуть в документ – и имя убийцы в кармане. Правда, остается слишком много
неясного. Кто сидел в сгоревшей машине, почему Вера потеряла память, как на ней
оказалась ночная рубашка Гали, куда подевалась сама Галя, и где Константин, в
квартире которого зачем-то жила Вера… И как, в конце концов, связана со всем
этим смерть несчастных ребят с Дорогомиловки… Каким-то образом эти события
переплетены между собой, но у меня в руках только кончики ниточек, весь узор я
не вижу. Ясно одно – пока ни в коем случае нельзя рассказывать никому из
Соловьевых о том, что девушка жива. Ничего не сообщу и Рагозину. Ладно, завтра
поеду на занятия к Вике и постараюсь познакомиться со всеми хозяевами, а там
поглядим.
На следующий день, в начале пятого, я села у метро
“Тушинская” в роскошно поблескивающую лакированными боками иномарку. Шофер,
явно знавший, что везет всего лишь наемную учительницу, вел себя
безукоризненно. Парень распахнул передо мной дверцу, со всеми
предосторожностями усадил в салон и раз пятнадцать за время дороги осведомился:
не жарко ли мне, не холодно ли, не слишком ли быстро он едет, предлагал
включить печку или открыть окошко и спрашивал, как отношусь к запаху кокоса,
наполнявшему салон. Я, не привыкшая к подобной заботе, к концу пути просто
взмокла от напряжения. Вот уж не предполагала, что излишним вниманием можно
довести человека до обморока.
Альбина снова стояла на крыльце. Шофер извлек меня из машины
и, слава богу, убрался.
– Виола, дорогая, – завела женщина. – Виктория только что
явилась из школы, ее оставили на два часа после занятий. Она сейчас села
обедать, хотя, наверное, следовало наказать и лишить пищи.
– Ни в коем случае, – ответила я и невольно взвизгнула. Из
глубины сада вылетела огромная собака и, словно выпущенная из лука стрела,
понеслась в нашу сторону.
– Фу, Кася, фу! – заорала Альбина. – Не бойтесь, она не
кусается, просто поцеловаться хочет!
