— А что? Могу и туда. С моим-то бирбаухом.
Крайс снова зашелся от смеха.
— Ты хоть знаешь, что это такое?
— Как — что? Портсигар.
— Портсига-а-ар?! Почему портсигар? А-а, вот с чем ты перепутал! Курить — по-немецки раухен. А бирбаух — это пивной живот. Твои земляки — баварцы — большие любители пива, и пузо у них нависает над ремнем. Так что не карман надо расстегивать, а…
— Штаны, — засмеялся и Виктор.
— Вот именно. Ладно, вахмайстер, с вами все ясно. Не забывайте, что вы контужены и говорите с трудом. Но самое главное, вы — исполнительный, не роняющий слов на ветер служака. Ни в какие разговоры не встреваете, а споро и четко выполняете приказы командира, то есть мои. Ферштеен?
— Яволь! — вытянулся Виктор.
— То-то же, — придирчиво оглядел его Крайс. — Выправка подходящая, форма сидит ладно. Вот только руки.
— Руки? А что руки?
— Вы же шофер. Значит, все время возитесь с маслом, солидолом, бензином.
— Все понял. Под ногтями должен быть несмываемый «траур», кожа — грязноватая, даже попахивать обязан бензинчиком.
— И еще. Время от времени вы пытаетесь передвинуть пистолет на бок. Понимаю, привычка. Но немцы носят пистолет на животе. А шмайсер — или на груди, или на правом плече стволом вниз. Это надо знать твердо.
— Виноват, — извинился Виктор. — Ты прав, это надо знать твердо. Но и ты все время путаешься, обращаясь ко мне то на «ты», то на «вы».
— Да? — смутился Крайс. — Спасибо, что сказал. Учту.
— Если не возражаешь, займусь машиной, — закатал рукава Виктор. — Надо кое-что подрегулировать, подтянуть.
Крайс разрешающе кивнул и направился в штабную землянку. А Виктор отогнал машину в кусты и занялся подготовкой запасного варианта.
XXIII
Как только бегущий последним Седых свалился в овраг, из-за леса брызнули первые лучи солнца. Не меньше часа вся группа лежала вповалку. Отдышавшись, выставили охранение и начали приводить себя в порядок: бинтовали стертые ноги, смазывали ссадины и царапины, зашивали порванное о сучья обмундирование.
Так прошел день. А как только стемнело, цепочка разведчиков снова углубилась в лес. На рассвете вышли к болоту.
— Как ребята? Без отдыха идти смогут? — спросил Ларин у Зуба и Седых.
— А что за спешка? — удивился Зуб. — Надо бы передохнуть, — тяжело дыша, привалился он к корявой березе.
— Вижу. Понимаю, — нервно покусывал губы Ларин. — Но уж больно подходящее время — ни ночь ни день. Все спит. Легкий туман. И мы как тени. Мы должны появиться перед немцами как тени. Давай, Зуб, командуй! На болоте за старшего ты.
— Есть, командовать. Передать по цепочке, — приказал он, — заготовить шесты. Оружие и боеприпасы завернуть в плащ-палатки и закрепить на плечах. Надеть мокроступы. Идти след в след. И — ни звука! Что бы ни случилось, ни звука! — после паузы добавил он.
И вот сделан первый шаг. Зуб не сомневался в надежности мокроступов, но болото болоту рознь. Рыжеватая травка. Булькающие пузыри. Запах сероводорода. Цепляющиеся за кусты седоватые космы тумана.
Сперва Зуб проваливался по щиколотку. Потом понял, что слишком долго не отрывает ногу, и пошел, как по раскаленной плите. Сразу стало легче. Трясина играла под ногами, но держала надежно.
— Поднимать ноги выше, ставить мягко, а отрывать резко, — передал он по цепочке.
Мало-помалу разведчики приноровились к необычной ходьбе, пропал испуг, и лишь натужное дыхание да клубящийся пар показывали, как трудно им. Но вот оступился один. Другой. Трясина тут же начала засасывать людей. Они молча и остервенело сопротивлялись. Но чем больше бились, тем быстрее теряли силы и тем глубже погружались в зловонную жижу. Им бросили веревки, протянули шесты и с трудом вытащили на кочку.
— Ничего, ребята, ничего, — успокаивал Седых. — Не потонем. Надо потерпеть. Всему есть конец. Есть он и у этого болота.
И снова чавканье, бульканье, хриплое дыхание, сдавленный вскрик оступившегося, натужная возня спасающих, короткая передышка, бросок до следующей кочки.
Когда самые сильные еле волочили ноги, когда все сняли мокроступы и брели по пояс в болотной жиже, когда ноги перестали ощущать твердую опору и все глубже погружались в киселеобразную массу, когда в глазах то одного, то другого стали появляться искорки паники, Зуб заметил три сосны. Они росли в стороне от маршрута, но черт с ним, с маршрутом. Где сосны, там сухо! Там островок твердой земли!
Зуб решительно взял влево. Тут же провалился по самую макушку, хлебнул жижи, чертыхнувшись, выплюнул, но в сторону не свернул — хоть вплавь, но до сосен надо добраться! И он добрался. Когда на островок, цепляясь за корни, выполз идущий последним Седых, измочаленный вконец Ларин облегченно вздохнул: слава богу, группа в полном составе.
— Всем отдыхать, — просипел он. — Лейтенант Зуб, ко мне.
Зуб на четвереньках подобрался к Ларину и привалился к сосне.
— Куда мы вышли? — спросил Ларин.
— А черт его знает! У меня же нет карты болота.
— Это не ответ! Раз ты Сусанин, значит, должен знать, куда завел.
— На компас я поглядывал, так что с курса мы не сбились. А вот где конец болота — один леший знает.
— Дела… — невесело усмехнулся Ларин. — Передохнешь, возьми пару ребят и обследуй этот островок. Прикинь, куда чапать дальше.
— Есть, — кивнул Зуб.
Вернулся он довольно быстро и был не на шутку встревожен.
— Мины! — выдохнул он.
— Как — мины? — вскочил Ларин.
— Это не остров, а полуостров, — объяснил Зуб. — И перешеек заминирован.
— А, черт! — совсем по-громовски врезал Ларин по кочке. — Я всегда говорил, что на глупость противника может рассчитывать только дурак! Я и есть тот самый дурак. А какой он, этот перешеек? Хотя о чем я, там же мины.
— Ну и что? Я влез на сосну. Впереди — мелкий кустарник и много-много воды.
— Днепр?! — воскликнул Ларин.
— Конечно, Днепр.
— Ура! Значит, вышли.
— Вышли… Но до цели еще не дошли.
— Дойдем! Ты же бывший сапер.
— Сапер-то я сапер… В общем, надо выставлять наблюдателей, а я потихоньку начну. Проход сделаю узким — лишь бы проскользнуть.
Работал Зуб сноровисто и аккуратно. Мины были противопехотные, без элементов неизвлекаемости, так что часа через полтора проход был готов.
— Шарко, Мацкевич! — позвал Ларин. — Как себя чувствуете?
— Портянки перемотали, оружие почистили, по полбанки тушенки умяли, — доложил Мацкевич.
— Вздремнуть бы, — мечтательно протянул Шарко.
