— Ну что, обезьяны, давайте! Кто первый подойдет, тому первому башку и расшибу!
Видно, не захотели «крутые узбеки» при постороннем лицом в повидло падать. Жить-то хочется, а по Петрухе видно — точно расшибет. Прошипели что-то типа «вешайся» и отвернулись от него. Так, видать, и нашла коса на камень — перевели от них Петруху к нам во взвод. Но после этих разборок счет у него к узбекам имелся серьезный…
В общем, повезло Ходже с напарниками на боевых. Оба «интернационалисты» — дальше некуда. Закаленные, так сказать, жизнью.
И вот уже которую ночь тащит Ходжа службу «на воздухе» — не пускают его Петруха с Дядей на позицию. И присесть не дают. И днем поспать толком. И не знаю уж, насколько адекватно оценивает действительность который день несущий «вахту» боец. Ну, не вмешиваться же мне в «воспитательный процесс» — да и было б за кого… К тому же все равно не спится нам всем эти три ночи.
И вот топает Ходжа по горке. Снег под сапогами хрум-хрум… Холодно. Воздух морозный, аж звенит, кажется… В сторону блиндажа взводного шагов 15 — хрум-хрум…
Холодно. Все пытаемся с Олежкой угреться в своей норе — ни хрена не выходит. Раньше получалось — теперь ни в какую…
Дембель в опасности. Не спится. Интересно, а Дядя с Петрухой хрючат?
— Дядя!
— А?
— Х… на! Добрый я?
— Да иди ты, Артемыч…
Хрум-хрум… Ходжа возвращается к «Утесу».
Задолбались мы с Никулиным — спать не спим, затекает все, мерзнем. Вылезли из норы, пошли в свой окоп. Теперь Ходжа вообще у нас над головами хрумкает.
Когда с кем-то столько боевых вместе прошел, сколько мы с Никулиным, когда в одном окопе, на одной позиции не раз и не два сидел; когда и вода, и сухпай — все на двоих (да что там вода — в туалет-то только вдвоем ходишь), — тогда начинаешь человека по-другому чувствовать. Настроение его, эмоции, намерения. Особенно когда этот человек такой взрывной, эмоциональный, как Никулин. С ним пока чаю котелок выпьешь, он тебя раз двадцать пошлет. Такая у него фирменная реакция: только скажи чего не так: «Да пошел ты на х…, да пошел ты на х…, да пошел ты на х…»
И вот, чувствую я, мается Олежка. Тягостно ему сидение это и напряженное бесконечное ожидание. Скучно ему. Задумал чего-то, по глазам вижу, по выражению лица его хитрованского. Хоть и ночь. Да и понимаю его прекрасно — это ж дураком станешь так, с утра до вечера… Тоска…
Хрум-хрум…
— Ходжа, если «духов» заметишь, твои действия?
— Стрэляю!
Так. Похоже, начинаю догадываться, что задумал Никулин.
Хрум-хрум… Опять удаляется Ходжа в сторону взводного.
Олег берет со дна окопа палку какую-то — и как швырнет ее вниз по склону! Шмяк! Воздух морозный, тишина мертвая — все слышно.
Ходжа замер на ходу, оборачивается к нам.
— Ходжа! Ты слышал?
— Да.
— А чего думаешь?
— Нэ знаю.
Все ясно, чего Олежка удумал. Будет теперь над Ходжой прикалываться и нервы тому щекотать. Опять же если что, будет повод по башке ему надавать. Тоже развлечение, заодно и согреемся.
Вяло, скорее для порядка, пытаюсь отговорить Никулина. Но, получив в ответ привычную уже очередь: «Да пошел ты на…, да пошел ты на…», расслабляюсь. Занимаю место в партере.
Минут через пять повторяется та же история.
Тут уж и я впадаю в азарт — следующую палку запускаю в сторону елок сам. Палок у нас с Никулиным много, дури тоже хватает. Ходжа так просто не ведется, но с каждой попыткой «градус» напряжения повышается.
— Ты че, чмо, вообще, что ли, мышей не ловишь? Не слышишь, что ли, там шуршание какое-то? Там точно приближается кто-то!
В какой-то момент случается то, что должно случиться: Ходжа «ломается».
— Ходжа, ты слышал?
— Так тошна! «Духы»!
— Ну и чего ты? Твои действия?
Ходжа выпускает в сторону непонятных звуков очередь. Туда же лепит Никулин из «эсвэдэшки», а я, словно одурманенный первыми звуками выстрелов, раздавшихся в ледяном воздухе, выскакиваю из окопа и с бедра засаживаю в елки на склоне всю сорокапятку своего «АКСа».
Что тут началось! Мы и не предполагали такого с Олегом. Такое впечатление, что пацаны только и ждали, чуть ли не с пальцами на спусковых крючках сидели.
Сразу же после нас начинается пальба на противоположном фланге — там сидит третий взвод. Тоже больше половины наш призыв — и тоже, видать, маются ребята. Чуть позже оживает небольшой хребет, протянувшийся от нашей горки вниз, в сторону роты. Там, прикрытый с обеих сторон нами и третьим взводом, сидит «шнуровский» взвод Толяна Кочетова. Где-то там берлога Пахома, балдеющего среди полутора десятков «шнуров» при отсутствии какой бы то ни было за них ответственности.
Пахом серьезный боец в отличие от нас с Никулиным. Настоящий «дед». Положено дембелю спать — он и спит. Подумаешь, холод, подумаешь, зима — раз служба идет, так что ж солдату не спать? А то какой пример молодежи?
Саня вспоминал потом, что при звуках совершенно безумной стрельбы, начавшейся абсолютно неожиданно и со всех сторон сразу, сквозь сон решил: «Шандец, приплыли!» Схватился за винтовку, выкатился из своей берлоги — и первое время даже не мог понять, что происходит, потому что стреляли мало того, что со всех сторон, так еще и в обе стороны от хребта и с обоих его флангов. Представляю себе, каково это должно казаться спросонья и без понятия об истинной сути и первопричине происходящего…
Эффект превзошел все наши с Никулиным ожидания. Развеяли напряжение, блин… расслабились! Чего теперь делать-то?
В безумной стрельбе наступает передышка — то ли команд каких ждут, пережив первый всплеск дури, то ли перезаряжают все. А может, доперло, что по ним вроде не стреляет никто.
К нам подлетает Кондрат.
— Че было-то?
— Да Ходжа вроде на склоне «духов» углядел. Правда, Хужанбердыев?
А куда он денется-то. Попробует сказать, что нет, — так ему первому и влетит. Сначала от взводного, ну а потом уж…
— Так тошно, таварыш старшы лэтенант!
Кондрат с подозрением косится на склон и уж собирается сказать что-то, но тут замечаем, что, как и два дня назад, в мой день рождения, со стороны роты чешут ротный с замполитом. Только тогда лица у них были напряженные, а сейчас скорее возбужденные.
— Что тут у тебя, Миша?
Теперь очередь Кондрата оценивать свои шансы и решать, на чьей он стороне. Сдав нас, он подставляет, возможно, и себя.
— Да че-то какое-то шевеление было на склоне…
— Где, на каком?
— Да вон там, вон у тех елок подальше, где погуще натыканы.
