Долго уговаривать Аллу не пришлось. С опережением заданного графика, уже через семь минут, палатка была замотана покрывалами и скотчем, а Алла неслась к метро «ВДНХ», не разбирая дороги. Она-то знала, что шутки с уголовным миром, к которому принадлежал, увы, и ее непутевый сын, плохи. Очень плохи.
Глава десятая
Борис Борисович Аккордов – нарколог, кандидат наук и хороший приятель Шатовых, приладил половчее катетер на руке Саши. Задрав голову, внимательно посмотрел на капельницу – капало нормально, умеренно.
– Ну, думаю, все теперь будет в полном порядке, – ободряюще поиграл кустистыми рыжими бровями врач, глядя на бледного Шатова.
– Спасибо, Борь, – слабенько проблеял «лучший голос российского телевидения».
В комнату вошла Люша, поправила одеяло в ногах у мужа.
– Боря, чай будешь? Или кофе?
– Да, чайку. И пойдем, поговорим. Пусть Сашка отдыхает пока.
Закрыв дверь на кухню, Борис Борисович решительно сел на стул и категорично заявил:
– Юля, я как врач должен сообщить о нападении и покушении на жизнь Сашки, если ты собираешься бездействовать. Наркотик ему кололи сильнейший. Спасибо, что организм здоровый, молодой еще, относительно.
– Боря, ты же знаешь мой характер: я как львица встану на защиту своих близких. – Люша изобразила хищный бросок, впечатливший бесстрастного Аккордова.
– Я чувствую, откуда ветер дует. Мне нужно переговорить со следователем, который работает в Голоднинском монастыре. Я ему почему-то доверяю.
– Это все замечательно, но время будет упущено, а преступление совершено в Москве. Местную полицию надо подключать по горячим следам. Тем более он так хорошо запомнил лицо этой вампирши. Кстати, она, возможно, профессиональный медик. Безукоризненные уколы в вену без гематом. Вот и еще примета.
– Да-а, замечательные приметы – блондинка-фотомодель с идеальным лицом. Нос прямой, глаза карие. Медсестра.
– Ну и что? И не по таким приметам находят людей. А у нас ее машина, правда, номер неизвестен, но это пока. Квартира на Алексеевской. Да, к тому же, возможно, астма! – Врач отпил янтарного чаю из большой кружки, которую поставила перед ним хозяйка дома, собрав на стол нехитрое угощение: печенье, сушки, мармелад.
– Ну, астма фальшивая – к гадалке не ходи. И квартира небось съемная, – пожала плечом Люша, садясь напротив Бориса Борисовича, и, выбрав в вазочке лимонную мармеладину, откусила кусочек.
– Ну, как знаешь. Я со своей стороны все сделал, что нужно. Теперь только покой. Завтра придет Леночка, еще прокапает его, и давайте на воздух дуйте. И чтобы питание отменное, витаминов побольше обеспечь.
– Ну, с этим у нас проблем не бывает.
– Да уж, ваши застолья навевают воспоминания о купеческих обедах с двенадцатью переменами блюд.
Люша рассмеялась:
– А ты там был, мед-пиво пил…
Борис Борисович, проведший в квартире Шатовых полночи и все утро, в результате остался отобедать «чем Бог послал». Юлия успела пожарить окуньков и сварить рис, в который, традиционно, намешала приправ, выращенных на своем огороде. Проводив врача и укутав поуютнее спящего мужа, при взгляде на осунувшееся, серое лицо которого слезы лились сами собой, Люша набрала номер Светки.
– Ну, что Сашка? – Светлана была, слава Богу, доступна.
– Неважно пока. Светуль, мне нужно очень серьезно со следователем поговорить. Это ведь не запой. Покушение на Сашку было. Его какие-то мрази заманили и кололи два дня наркотиками.
Светка утробно охнула.
– И я думаю, что главной целью была я. Меня хотели выманить из монастыря. Другой причины просто не вижу. Ну не конкуренты же по эфиру вдруг завелись у Шатова такие кровожадные! А в обители вон убийства одно за другим. Может, я свидетелем чего-то важного оказалась, я просто не знаю, что и думать.
– Какой ужас, – пробасила Светка. – Бедная ты моя. Бедный Са-а-шка.
Люша поняла, что подружка сейчас начнет рыдать, как это теперь у нее повелось, и резко пресекла истерику:
– Есть у тебя телефон Быстрова?
– Следователь у матушки. Сама его караулю. Делаю вид, что дорожку мету. Только он на пороге появится, я все ему расскажу, и мы тебе перезвоним. Обязательно, Люшенька!
– «Мы» звучит многообещающе, – хохотнула Шатова.
– Она еще и смеется. Вот характер! – смущенно-потрясенная Светка дала отбой.
Игуменья Никанора потчевала Сергея Георгиевича чаем со сливками. Сама, по случаю постной среды, пила чай с сушеной малиной. Уставшее, отечное лицо настоятельницы выражало смиренную тоску.
– Скажите, Сергей Георгиевич, вы всерьез подозреваете отца Иова в краже и убийстве? – спросила монахиня, когда они покончили с протокольным знакомством. До пострига мать Никанора была Наталией Константиновной. Фамилия – Чижова, пятьдесят девять лет. Быстров отметил, что настоятельница выглядит едва ли не на десять лет старше.
– Ну, улик для категоричных выводов маловато. А личное впечатление, не знаю что и сказать.
– В воспитательных целях его б и на месяц можно запереть с зэками, – у матушки гневно сверкнули глаза. – Представляю, какое впечатление у вас теперь о монашествующих. Впрочем, в девяностые годы такая нужда была в священниках, что постригали и рукополагали без особого разбора. На глазок, – матушка прищурила один глаз, а другим грозно пронзила следователя, будто демонстрируя, как отбирали двадцать лет назад священников.
– Оттого и драмы эти. Сейчас-то в послушниках года три-четыре походишь, и вся прекраснодушная романтика выветрится. А уж иные мотивы и вовсе отпадут. Впрочем, во все времена существовали попы-расстриги, – игуменья устало махнула рукой. – Так какие у вас ко мне вопросы? – Никанора перешла на сухой тон.
– Да-да… – Быстров вооружился ручкой. – Матушка, не заметили вы что-то необычное двадцатого, в день кражи? Ведь если вы большую часть времени находились в корпусе, то могли случайно…
– Я думаю об этом день и ночь. И вот что хочу вам сказать, Сергей Георгиевич: время кражи – с точностью до минуты – шестнадцать тридцать.
– Откуда такой вывод? – Быстров напрягся.
– У меня обостренный слух. Это даже мешает частенько. Могу не заснуть из-за ерунды, например, звуки шагов на сестринском этаже. Около половины пятого, перед вечерней службой, я вышла из кельи и услышала очень характерный звук – хлопок и писк. Так у нас закрывается дверь в бухгалтерию. Что-то с петлями. Уж мать Евгения смазывала, да толку чуть. По словам Феодора, ну, нашего Дорофеича, нужно выравнивать дверь, где-то там подтачивать и перевешивать. Но я боюсь, что после вмешательства сторожа бухгалтерия останется вообще без двери, потому и не спешу с этим. Услышав хлопок и писк, я крикнула: «Мать Евгения!» Но никто мне не ответил. Я посмотрела на часы – было шестнадцать тридцать одна. Про дверь я тотчас забыла, а сейчас вот ручаюсь, что кто-то входил или выходил из бухгалтерии. КТО-ТО! Евгения примчалась бы на мой зов непременно. Про убийства, – матушка перекрестилась, – совсем ничего сказать не могу. Просто руки опускаются, но никаких фактов. Ничего. Единственное, что вспоминается странного, так это мелкие пропажи у некоторых сестер в последнее время.
