Мы все равно поднимемся с колен.
Быстров положил две десятки в картонную коробку, стоявшую возле песенника-патриота, на дне которой болталось несколько монет и бумажек. Артист, сдвинув брови, продемонстрировал следователю символ «рот-фронта» – кулак топориком – и Быстров под трубные звуки патриотического марша, настраивающего на подвиги, пошел искать комнату администрации.
Найдя организаторов, а именно крупного рыхлого Николая Николаевича Скупого, с красным лицом и философски-задумчивым взглядом, и его помощницу Эллу, мужеподобную, неприветливую и будто приваренную раз и навсегда к ноутбуку, Быстров категорично потребовал подробный план выставки. Это оказалось не так-то просто – участники часто менялись. Впрочем, Элла, оторвавшись на секунду от монитора и скосив глаз к схеме, которую выдал-таки ее шеф следователю, ткнула красным маркером в то место, где позавчера еще располагался ларек Голоднинского монастыря, а сегодня торговали книжники.
Пестрота и экзотичность выставки произвели на следователя сильное впечатление. Этому способствовал и инцидент, участником которого Быстров оказался, едва шагнув в пространство торговых рядов. При входе довольно большое пространство, не менее двенадцати метров, арендовало издательство «Благо». Оно выпускало книги, фильмы и диски с лекциями. От чтения аннотации к диску «Страсти человеческие» Быстрова отвлек монолог крупного седовласого мужчины, резко надушенного и претенциозно одетого. Оратор яростно потрясал пальцем перед носом «благостной» продавщицы, смиренно потупившей взгляд интеллигентной женщины в нарядном шарфе:
– Мы-то знаем, как сладко пьют-жрут архиереи! И всегда держат одну мысль в голове: хапнуть, урвать, пока есть власть и силы. Чудотворных икон и мощей побольше на приходы! Это так привлекает дураков-паломников, отсчитывающих рублики! А еще понастроить-понаоткрывать свечных и иконных заводиков, православных аптек, освященных лавок с жратвой и с золотишком. Ничего, авось покаяться успею, – дядька загундосил издевательским дискантом, талантливо актерствуя. – За труды все простится. Я ж во славу Бо…
– У вас много знакомых архиереев?! – прервала обличителя продавщица. Мужик с раскрытым ртом замер, в изумлении уставившись на вздумавшую «слово молвить» тетку. – Я вот с одним только знакома, – спокойно продолжала женщина, поправляя шарф. – Программы безвозмездно делает на радио и телевидении. Организовал сестричество в нашем приходе. Иногда по воскресеньям с нами, прихожанами, больных навещает в Н-ской больнице. И исповедует, и ведра со швабрами, бывает, таскает.
– Ага! Шифруется, святой отец! – с ликованием вывел на чистую воду архиерея седовласый.
– Это ваше «священное писание» – «Масонский сексомолец» оповещает о жизнедеятельности лицемерных попов? Или «Тугоухо Москвы» откровениями исходит? – спокойно поинтересовалась тетушка.
Мужик, побагровев, отшатнулся от прилавка:
– Ох, мракобесы! Долбанько несчастные! – завопил он, воздевая руки. – Да как вы вообще можете доказать мне, образованному, вменяемому человеку двадцать первого века, что если один ряженый мужик прочтет над булкой стишок, то булка эта превратится в тело другого мужчины, умершего две тысячи лет назад? А молдавский кагор станет его кровью! – оглашал пространство разошедшийся не на шутку посетитель.
Продавщица, у которой, видно, накопился богатый опыт общения с разношерстной выставочной публикой, резко отвернулась от борца с православием и, перекрестившись, стала переставлять диски на полке. Но вот другая тетка – покупательница (маленькая старушка, облаченная с ног до головы в черное), с воплем: «Над причастием глумится, сатана!», подпрыгнув, вцепилась в артистическую шевелюру «Фомы неверующего». «Фома» с удовольствием ухватил бабку за горло с криком «Фанатичка!». Неизвестно, чем бы вся эта катавасия закончилась, так как из-за соседнего прилавка уже выдвинулись православные силы подкрепления в виде двух амбалоподобных монахов, если б не Сергей Георгиевич. Он выхватил удостоверение, ткнул его между носами дерущихся, свободной рукой оторвал бабку от мужика и гаркнул: «Полиция! Все задержаны!»
За секунду место у прилавка «Благо» опустело. А Быстров решительно отправился на поиски бывшего голоднинского ларька, запретив себе любопытничать понапрасну. Теперь он спокойно реагировал и на хватающих его за рукава теток, предлагавших прикладываться к чудотворным иконам, которые они умилительно вытирали замурзанными тряпицами, и на блаженных или подделывающихся под таковых попрошаек с церковными ящиками наперевес, и на седовласых старцев, грозно раздающих пророчества обступившим их кликушам с разинутыми ртами и лицами, «исполненными очей».
Бывшая голоднинская палатка ничем уже не напоминала о себе. Вместо ангелочков на столах высились стопки книг, по большей части Священное писание, творения святых отцов, разнообразные молитвословы. Подвижный светловолосый раб Божий бойко и грамотно отвечал на вопросы многочисленных покупателей: «сотенные» и «тысячные» так и мелькали над прилавком, исчезая в набедренной сумочке продавца-катехизатора. Сергей Георгиевич осмотрелся по сторонам. С продавцами ширпотреба – миски, обувь, текстиль – говорил Поплавский по два раза. Быстрову нужен был свидетель «в теме» – православный, может, монашествующий. Судя по воспоминаниям тех, кто знал Краснову, она представлялась истово верующей. И, например, с продавцом маслин «кавказской» национальности православная тетка вряд ли бы стала общаться, а вот с монашкой или монахом – запросто. Быстров посмотрел на план. Прямо по проходу, по левой стороне, палатка одного из московских женских монастырей. То, что надо!
За столиком, уставленным маленькими иконками, сидела миловидная монашка в очках – юная, со смышленым взглядом. Она радушно поздоровалась с Сергеем Георгиевичем, который решил говорить с инокиней откровенно. Он показал удостоверение, представился. Мать Ангелина посерьезнела, но осталась совершенно спокойной.
– Да, я помню эту Татьяну. Царство ей Небесное, – монахиня перекрестилась. – Знаете что? – она деловито посмотрела на следователя. – Тут, у прилавка, поговорить не дадут.
Мать Ангелина набрала на своем простеньком мобильнике номер, сказала строго:
– Мать Афанасия, подойди на место. Мне нужно отлучиться.
Через пару минут к палатке примчалась худенькая пожилая монахиня. Она тоже радушно заулыбалась Сергею Георгиевичу. Заняв место за прилавком, старушка тоненько и монотонно завела:
– Братья и сестры, жертвуйте на наш монастырь. Прикладывайтесь к нашей святыне – чудотворной иконе.
Ее голос потонул в общем шуме. Мать Ангелина подвела Быстрова к лестнице, ведущей на второй этаж. Под лестницей оказалась небольшая ниша, где громоздились штабелями пластиковые стулья и столы. Ловко достав с верхотуры два не слишком чистых стула, монахиня пригласила следователя располагаться.
– Я знаю, что полиция расспрашивала продавцов о женщине, которая приходила к Татьяне. Я прекрасно помню эту красивую блондинку, потому что она всегда заказывала у нас молебны.
У Быстрова от удивления аж дыхание перехватило.
