Безудержный монолог реставратора прервал окрик Матвеева:
– Ну, хорош блажить! Что это ты чужого человека посвящаешь в наши проблемы? – Матвеев сел на табурет, раздраженно скинув с него рулоны кальки на пол.
– Во! Подозрительный какой! Димке наши проблемы – тьфу! У него своих полно, да? Из-за пьянки квартиру потерял, да, бедолага?
– Да, – махнул рукой Митрохин. – Отписал по пьяни сеструхиному сожителю. Вот, теперь бомжую.
– Свеженький что-то для бомжа.
– Да перед отъездом уж позволили помыться! – ернически отбил матвеевский выпад актер-оперативник.
После этого Матвеев вроде бы расслабился.
– Все бомжатники я в округе облазил. Провонял, поди, их духом? – Матвеев принюхивался к рукаву своей льняной рубахи.
– Да не… не шибко – потянул носом Вольтман.
– Думаете, подельник этой воровки среди бомжей?
– Ну, есть такая маза… Дима, ты бы прогулялся пока, а? Мне с мастером нашим перетереть кое-что надо. – Матвеев по-дружески, но с недвусмысленной угрозой во взгляде обратился к Митрохину.
Оперативнику пришлось ретироваться, и первое, что он увидел, выйдя из дверей мастерской, – живую картину под названием: две нимфы наслаждаются видом зацветающих сиреней. «Нимфами» представали супруга Жарова, худощавая, высокая, со стильной стрижкой брюнетка лет пятидесяти, и… Юлия Шатова, которую Митрохин мельком видел в монастыре, но сразу же узнал по копне золотых кудрей и неистребимой решительности взгляда, который она переводила с улыбчивой хозяйки на ровно подстриженные ветки деревьев.
Глава двадцать первая
Рисковая Шатова, не захотевшая после благостного общения с батюшкой погружаться в домашнюю бытовуху, решила «прокатиться» до «Приюта Веры» – благо, путь недальний. Прежде всего ее всерьез заинтересовал рассказ Дорофеича и, чуть позже, матери Нины, которая объясняла, как доехать до усадьбы Жарова, и пылко восхищалась исцеленными алкашами. Конечно, после нападения Арины на мужа Люша не могла не опасаться и за себя, но она рассудила, что если оперативники в «Образцово», как утверждал это Быстров, то уже задержали прячущихся убийц. Или спугнули их. А если там никого нет, то и ей опасаться нечего. Наоборот, наблюдательная сыщица может вызнать что-нибудь полезное для следствия. Но прежде, конечно, алкоголики. Анонимные или православные. Или «перемешанные» в одном флаконе.
И вот теперь неугомонная правдоискательница вела милую беседу с женой хозяина приюта. Виктория Жарова, принимавшая Люшу, нравилась ей: прямая, здравомыслящая, доброжелательная, ухоженная, и при этом не слишком счастливая. Угадав в Шатовой родственную душу, – а Люша сразу объяснила при входе в это диковинное царство трезвости причину визита: муж «сухой алкоголик» (не пьющий в данный момент), что делать, чтоб не сорвался? – Виктория была с «пациенткой» предельно откровенной:
– Чтоб муж меньше пил, старалась побольше пить с ним за столом сама. Почти спилась. Но спасла дочь – я полностью ушла в ее проблемы. Это для вас должно быть главным – уметь выстраивать собственную жизнь, если нет возможности бросить алкоголика. Подчас возможен только разрыв – в целях самосохранения. Меня, по идее, и в живых быть не должно. Избита я бывала каждый месяц до полусмерти.
– Да как же вы терпели столько лет?
– Да вот любила. Надеялась.
– Но теперь-то все хорошо?
– Да, хорошо. У него, да. А у меня, горожанки до мозга костей? В отрыве от дочери и внуков? И потом. Я старею, Юленька, не перебивайте. А муж у меня еще полон сил. Ох, не о чем говорить, – Виктория пригнула к глазам ветку с набухающими почками: – Смотрите, какая ранняя сирень в этом году будет? Неужели до Дня Победы распустится? Я такое один раз в жизни видела.
Виктория с Люшей пошли по мощеной тропинке, соединяющей два корпуса усадьбы – «женский» и «хозяйский». Жарова заговорила тихо, но категорично, будто подводя неоспоримый итог:
– А вообще я так скажу вам: ничто не поможет, пока человек сам не решит бросить пить. Только сам. И это, как правило, редкое чудо. Вот как с моим Жаровым. К сожалению, это чудо не всегда становится гарантией счастья для близких. Невзирая на особняки и джипы…
– Вы очень сильная, – сочувственно произнесла Люша.
– Я?! Да что вы. Вот он – сильный. Как монстр.
Виктория заразительно засмеялась.
Они подошли к стоянке на четыре машины – массивному навесу, под которым сейчас стояла «вольво» хозяйки и черный джип. У южного бока громоздилась нехитрая альпийская горка. Люша наклонилась над ней, но тут же выпрямилась, так как ее внимание привлек спешащий к навесу крупный мужчина – с перекошенным, напряженным лицом и паническим взглядом, вперившимся в Шатову.
– Уезжаешь, Ваня? – крикнула мужчине Виктория.
Тот ничего не ответил: скользнул за руль, и через секунду двигатель его джипа уже взревел, готовя машину к броску. И тут Люша увидела непривычно бледного и очень сосредоточенного опера Митрохина, которого помнила по первому дню расследования в монастыре. Дима шел к навесу, неестественно прижимая правую руку к бедру. Джип уже подался вперед и почти вылетел на залитую солнцем дорожку, но на его пути встал решительный и даже свирепый оперативник, вскинувший сцепленные руки с пистолетом. «Нимфы» охнули и замерли на месте.
Митрохин зычно крикнул:
– Иван Матвеев, выходите из машины с поднятыми руками!
Видя, что призыв не возымел никакого действия, Митрохин, покрываясь красно-лиловыми пятнами, закричал еще громче и воинственнее:
– Матвеев! Вы арестованы по обвинению в краже и причастности к серии убийств! Оружие на землю. При попытке к бегству – стреля…
«Ю» утонула в женском визге, потому что Матвеев, открыв водительскую дверь, в мгновение ока схватил за шкирку стоящую в двух шагах от него Люшу и приставил к ее голове пистолет. Митрохин, по-детски хлопая растерянными глазищами, опустил руки с оружием.
– Все ушли с дороги и дали мне возможность уехать с Шатовой!
(Люша в изумлении, пересилившем ужас, скосила глаза на морду этого чудовищного мужика, который почему-то знал ее фамилию.)
– Если почувствую преследование, выброшу ее с простреленной головой. Ну?! Что вылупились?! – Матвеев обращался к набежавшим на шум «пациентам» – Аристарховичу, Андрею-стекольщику и сторожу-старперу Петровичу: – Быстро ворота открыли!
Сторож, а за ним и Андрей побежали к воротам. Аристархович в мольбе тянул к Ивану руки, а Виктория судорожно вцепились в свою длинную шею, будто пыталась удавиться. Самое плачевное зрелище представлял Митрохин: он превратился из грозного нападающего в беспомощного наблюдателя с никчемным пистолетом в руке. У него было несчастное, злое лицо. Вдруг Дима сделал решительный шаг к Матвееву:
