Состояние Юлии Шатовой заметно улучшилось. Она пришла в сознание. Сотрясение мозга, сильнейший ушиб спины и рваная рана на ягодице, из-за которой она потеряла много крови, не представляли опасности для жизни. Первые сутки рядом с ней находился муж – сидел стражем у постели постанывающей, замотанной бинтами и намертво прикованной животом к кровати Люши. Вечером его меняла Светка, которой пришлось ходить на работу под страхом увольнения, но она приезжала к девяти вечера в Эм-ск и дежурила около подруги, заставляя Сашу прикладываться на часок-другой на соседнюю, пустующую койку. Спасибо Сергею Быстрову – расстарался, устроил пострадавшую в местной больнице по высшему разряду, чувствуя свою вину. По настойчивой просьбе руководства Эм-ского УВД в больнице выделили коммерческую палату для больной Шатовой, и следователь Быстров, сдержанный, сухой, немногословный, но с яростным взглядом, метался по коридорам, требуя неусыпного внимания персонала к пациентке и лучших медикаментов. Конечно, Александру Шатову, в конце концов, принесли прайс на услуги стационара, и он внес аванс, категорично запретив Светке делиться этой информацией с сердобольным «Сереженькой». Саша был спокоен, что Люша находится в нормальных условиях и нет необходимости перевозить ее в Москву, что, конечно, травмировало бы несчастную «сыщицу». Сидя у постели жены, Александр благодарил Бога, который послал этого замечательного Гошку на болота, и клялся, что НИКОГДА не будет отпускать от себя эту неугомонную, добрую, родную женщину, без которой он не представлял своей жизни. Узнав, что в Москву прилетает сын, Люша запретила Саше торчать возле нее без толку, а потребовала ехать отсыпаться и встретить Котьку как следует: ему ведь после перелета тоже нужно прийти в себя. В общем, Люша не ждала сегодня родных в больницу, поговорив утром по телефону с расстроенным ребенком:
– Сынок, я иду на поправку, ну что ты так всполошился? И ничего не надо было прилетать! Бросил учебу, «мульоны» потратил.
– Мам! Не тарахти попусту. Я должен тебя увидеть и успокоиться. Мы… э-э, к вечеру приедем. – Отец делал сыну знаки – мол, не говори, что через час примчимся.
К появившемуся в калитке Косте бросилась тетя Рая:
– Матери молоко сейчас для прибавки сил нужно! Вот, теплое еще. – Она совала парное молоко, налитое в двухлитровую бутылку с наклейкой «Лимонад».
– Спасибо, теть Рай. Да она ничего не ест и не пьет. Неудобно вроде. Все через капельницу.
– А молока удобно!
Полина отстранила суетливую соседку:
– Да терпеть она не может это твое козье молоко – что я, не знаю? Морс клюквенный, Кость, то, что надо! Вот, банку бери, это точно попьет.
Костик так и стоял с красной банкой и белой бутылкой, словно с разноплеменными младенцами на руках. Сигарету пришлось зажать во рту, на что Полина осудительно покачала головой. А Раиса, обиженная на «терпеть не может», отошла, поджав губки. Полина примиренчески двинулась к соседке, но та демонстративно принялась изучать доску, шатавшуюся в заборе.
Александр, выведя машину из ворот, поздоровался за руку с подошедшим дядькой:
– А Костька какой франт у вас – просто Черчилль… Ну, в смысле сигары…
И он потрепал смеющегося Костика по хитрой, «рваной» прическе. «Черчиль», положив напитки в машину и избавившись от сигареты, обнял деда Вову, за забор которого, помнится, вечно забрасывал мяч с поляны, производя переполох среди прогуливающихся кур, а один раз придавил такой знатный куст грунтовых помидорок, что даже Раиса не удержалась, гаркнула на обожаемого Котика: «Башку-то кудрявую оторву, как тот мяч…»
Уезжали под сочувственные реплики:
– Скорей пусть выздоравливает, любименькая наша!
– Скажите, чтоб не волновалась – у нас с хозяйством все тип-топ.
– Главное, чтоб без нерва, спокойно там лежала – с философским уклоном мысли.
Когда машина скрылась, соседи постояли немного в удрученном молчании и разошлись по делам – благо, жизнь шла своим чередом. Продолжалась жизнь!
Люша, прикусив губу, постанывая, все же совершила подвиг – повернулась на левый, здоровый бок. Какое счастье! И пусть медсестра Ирочка ругается – сил ее больше нет лежать на животе. Вот бы встать. А что? От капельницы ее отсоединили пока, слава Богу. Тэ-эк. И еще бы в зеркало не мешало посмотреть. Сашка, вредина, не дает. Ясное дело – страшна с этой нашлепкой на башке, как смертный грех. Собрав волю в кулак, болящая едва не рванулась с подушки вверх, в вертикальное положение, но с криком рухнула ничком – боль пронзила спину неимоверная. На этом маневре ее и застали родные мужчины. Костя бросился к стонущей матери с младенческим: «Ма-а-а!»
Люша, увидев своего ребенка, повзрослевшего и какого-то нового, непривычного, но все же самого родного, лучшего, прижала его лицо к своей мокрой щеке. Котька тоже расплакался и пытался скрыть слезы, приникнув к подушке.
– Это что еще? Ты зачем вставать пытаешься? – строгостью Саша пытался привести в равновесие чувства и эмоции, бившие у всех через край.
– Мам, я приехал тебе сделать строжайшее и сверхкатегоричное предупреждение: сворачивай ты свою всемерную активность. Если любишь нас с отцом хоть чуть-чуть – никаких игр в расследования, а также глупостей с влезанием в чужую жизнь. Пожалуйста!
– Коть, ну что с тобой будет в сорок лет? Как брюзга на пенсии. Это все случайность, несчастный случай! Ты вот ногу на тренировке два раза подряд ломал, и ничего – «Буду заниматься карате»! Хоть мать обрыдайся. Ну все, все! Обещаю – больше никаких глупостей. Ни поездок, ни чужих проблем – ничего! Я и правда ужасно испугалась. Думала – не увижу вас больше. Никогда-а-а… – и Люша расплакалась похлеще Светки, поднаторевшей в этом деле.
Разговоры о Костиной жизни в Японии, обсуждение Сашиных эфирных забот отвлекли Люшу, и она незаметно как-то снова смогла повернуться на левый бок. А потом и вовсе начались вечные шатовские прибаутки: хохот привлек в палату настороженную медсестру, которая попросила не перевозбуждать еще слабенькую больную.
И тут явились «Быстровы». Так их уже про себя называла Люша, поделившись этой тайной информацией с мужем. Шатов намечавшиеся изменения в Светкиной судьбе одобрял, Быстров ему был симпатичен, хотя и казался несколько «отмороженным», под стать избраннице. После радостных приветствий и знакомств (Сергей поразился возрасту Кости: у такой «матери-малявки» такой взрослый сын) Люша постаралась скроить серьезную, даже драматическую мину.
– Сергей! Не пора ли уже вознаградить страдалицу за правосудие подробным рассказом? Как же все это происходило, в монастыре? И что вообще с иконой? Была экспертиза?
Быстров задумался, обхватив рукой подбородок: все с напряжением наблюдали за детективом. Котька с отцом сидели на пустой кровати. Светка на стуле около Люши. Следователю принесли стул из коридора – в виде исключения врач позволил устроить в палате «настоящий шалман».
– Начну с двух принципиальных вещей. – Сергею было проще говорить, расхаживая по палате. – С феноменального чутья и наблюдательности Юлии, – начал свою речь следователь, почтительно кивнув в сторону раненой. – И с потрясающей бессмысленности всех этих тяжких преступлений. Будто и в самом деле изуверская ухмылка лукавого чувствуется во всем этом. Итак! Научная экспертиза, проведенная в Государственном институте реставрации, категорично показала, что икона Спаса датируется самое раннее началом девятнадцатого века. Скорее всего, она писана в тридцатые-сороковые годы. Замечательно скопировано письмо древних новгородских образов, видимо, местным иконописцем. Икона бесспорно представляет художественную и историческую ценность, но отнюдь не ту, о которой думали преступники. Эксперт, «впаривший» образ Репьеву и компании, врал, что икона принадлежит Новгородскому музею. Ему нужно было вытрясти из профанов деньги. И он добился этого. Затребовав огромную сумму – триста тысяч евро (это около двенадцати миллионов рублей), этот Глеб Никифоров, он именовал себя Юрием Никифоровичем, уверил Репьева, что на европейских аукционах тот выиграет баснословные деньги, которые позволят ему безбедно существовать на проценты всю оставшуюся жизнь. И пригрозил, что в противном случае заявит о находке куда следует. Чистой воды блеф!
