– А что ж кровожадная банда Репьева не разделалась сразу с этим Никифоровым? Вообще никаких проблем бы тогда – ни воровства, ни убийств, – встряла Люша.
– Они бы и рады были убрать противного оценщика, но в антикварных кругах знали о деловых контактах «Рускстара» и Никифорова. Он специалист известный. Более того, и с Матвеевым, и с Репьевым Никифорова видели вместе множество людей. Он ведь неоднократно оценивал для них иконы, выезжая «на место». Более того, домработница Никифорова и его родной брат знали, что антиквар едет в «Приют Веры» с Репьевым. Так что убийство специалиста или его внезапная смерть сразу вели к банде. Конечно, Арина за милую душу воспользовалась бы своим излюбленным клофелином, который опробовала еще на старике-муже, но вот Репьев… Он оказался трусливым господином.
– Его арестовали, как и оценщика?! – торжествующе спросил Шатов.
– Да нет, оценщика так и не нашли. А все бандиты, кроме Канторов, погибли.
«Как?! Что?..» – вразнобой посыпались недоуменные вопросы всех присутствующих.
– Арину, можно сказать, настигло возмездие. Ну, с ней и ее матерью история вообще особая. Здесь я не берусь ни о чем судить, так как мистика – не мой профессиональный интерес и не моя компетенция. Это вон к игуменье Никаноре. Преступница погибла, ударившись в припадке эпилепсии об унитаз головой. В самолете. Не долетев до вожделенной Испании полутора часов.
В палате воцарилась тишина. Даже Шатов, хотевший было воскликнуть – собаке собачья смерть! – сдержался. Все знали со слов Светки о судьбе Валентины Дрогиной и ее дочери Людмилы Закромовой.
– Смерть мерзавца Матвеева – загадка для меня. Его обгоревший труп с простреленной головой найден в сожженной машине. Рядом найден и остов другой машины, видимо на которой его преследовали, а потом также сожгли.
– Жаль, что не я этого Матвеева подожгла. Живьем, – прохрипела Люша, которую попыталась поглаживанием по руке успокоить Светка.
– А меня очень настораживает, что кого-то из банды мы не взяли, – отозвался Быстров. – Того, кто совершил расправу над этим подонком Иваном, бывшим, между прочим, оперуполномоченным.
Быстров сел на стул, нога на ногу, по-профессорски оглядев «аудиторию».
– Теперь хронология. В «Приют Веры» попадает икона, которая кажется реставратору Вольтману раритетом. Он звонит Репьеву, предчувствуя хороший куш. Старику, конечно, сытно в приюте, но кто не мечтает о свободе и нормальной, частной жизни без командного окрика и направляющей руки? Впрочем, тем, кто спасается у Жарова, без такой «руки», похоже, и не выжить. Впрочем, это лирика, к делу не относящаяся.
Быстров снова потеребил подбородок. Светка с восторгом и гордостью взирала на своего умного и мужественного сыщика. «Как он, такой необыкновенный, обратил внимание на меня, самую что ни на есть обыкновеннейшую? Как такого удержать и чем?»
А «необыкновенный» между тем продолжал, вновь поднявшись и расхаживая по палате:
– Репьев приезжает в приют с оценщиком. Тот разыгрывает комедию, тем более и старик-реставратор невольно подыгрывает своей ажитацией. Теперь у Репьева и Врежко возникает проблема: как расплатиться с Никифоровым и Вольтманом? Пятнадцать миллионов – не шутка. И, хоть сообщники люди отнюдь не бедные, но, конечно, не олигархи и даже не звезды шоу-бизнеса. Вытряхивать все счета, да еще и занимать у кого-то, оставаясь без копейки, – об этом не может быть и речи. Арина звонит Дрогиной и категорично заявляет: если та сможет достать в своей богатенькой обители деньги, Врежко уедет из России, больше не потревожив ничем материнский покой. И вообще покается и изменит наконец жизнь. Выйдет замуж и родит. Несчастной Алевтине так хочется верить дочери, она так мечтает о нормальном, человеческом счастье для нее, что решается украсть деньги из сейфа: о пожертвовании на строительство знают все.
Быстров подошел к окну, оперся о подоконник, будто переводя дух. Впрочем, тут же повернулся к слушателям, которые затаив дыхание следили за сыщиком. И он продолжил рассказ, вновь меряя палату неспешными шагами.
– Мать Евгения рассеянна, глуповата. Алевтина преспокойно берет ключ из кармана ее жилета, который висит на стуле в келье. Казначейша любит часок перед вечерней службой отдохнуть. Спит монашка крепко, да и глуховата она стала в последние годы. Алевтине не составляет труда зайти к Евгении, которая никогда не запирает дверь из страха упасть или заболеть, взять ключ и проникнуть в бухгалтерию. Завернув пакеты с купюрами в подрясник, который она будто несет на руке в прачечную, Алевтина выскальзывает из бухгалтерии и… гениальный ход – оставляет ключ в замке снаружи. Вроде по рассеянности мать Евгения забыла связку, уходя. Евгения переполошится из-за своей нерадивости и, конечно, ни словом не обмолвится об этом игуменье, боясь ее гнева. Алевтина засовывает деньги в мешки с одеждой для сирот, и за ними приезжает столь «любимый» Юлией Иван Матвеев. Все! Деньги переданы Никифорову и Вольтману, а на оставшиеся пять миллионов можно вольготно подготовиться к бегству: паспорта (у Репьева есть контрабандные связи), срочная ликвидация фирмы, заказ билетов, отелей, покупка «левых» мобильников и так далее… – Сергей хлопнул в ладоши, будто подвел роковую черту. – Но! – следователь потряс по-учительски пальцем, аки известный бельгийский сыщик. – Представьте ужас бандитов, когда открылась пропажа иконы. Так называемая Олька «косая» втирается в доверие к старику Вольтману и виртуозно подменяет икону при упаковывании. Подлинного Спаса она тут же спускает в окно, которое выходит в мастерской на пустующую площадку у летнего бассейна. Поздний вечер, тьма… Позже она спокойно забирает икону, упаковывает ее и, передав образ за воротами Сеньке Динамику, который платит ей за услуги чистые гроши, мчится пешком на станцию. С первой электричкой она уезжает в Москву. А Динамик, вот удивительное дело, попадает с гнойным желчным пузырем на операционный стол вот в эту больницу, где мы сейчас с вами находимся. – Подруги при этих словах охают, но Быстров не останавливает повествования: – Именно в понедельник, когда Юлю привезли на «скорой», Семен Ямщиков выписался из больницы и отдал Спаса в Голоднинский монастырь. Сейчас Ямщиков в Москве. Он дал показания, но против него не возбуждено уголовное дело, так как Жаров не стал заявлять о пропаже иконы, а Спаса решил пожертвовать матери Никаноре.
Быстров подошел к стулу, крутанул его на одной ножке и уселся верхом, будто оседлал коня:
– Но вернемся к Алевтине, которая не рассчитывала, что мать Евгения тут же поделится проблемой исчезнувших миллионов с деловой Калистратой. Это было опасно, так как инокиня ЛИЧНО знала Жарова, не раз бывала в «Приюте Веры», закупая иконы, и могла в ближайшие дни узнать о пропавшем образе, о каких-то миллионах, связанных с ним. Конечно, все это могло оказаться лишь беспочвенным опасением блаженной, но она поделилась им с дочерью, прибавив, что кто-то еще и телефон у нее стащил. Все это заставило переполошиться Врежко, которая потребовала у матери нейтрализовать Калистрату. Алевтина не может не понимать, что разоблачение ее, как воровки, не оставляет ей никаких шансов на пребывание в монастыре. А обитель для нее – вся жизнь. Дрогина только представляется человеком безупречно здоровым, на самом деле у нее скачет давление и дочь изредка достает ей сильнодействующий клофелин, который снижает давление мгновенно. Она готовит ей необходимую дозу для стакана простокваши, в которую Алевтина придумывает добавить лекарство. Дозу смертельную. Но этого не знает Алевтина, веря, что Калистрата поболеет нужные им три-четыре дня, а потом уж дочь окажется в безопасности и ситуация как-нибудь утрясется. Арина же приговорила несчастную монашку… – При этих словах Светка вздрогнула и уткнулась носом в сцепленные кулаки, «Сереженька» же неумолимо продолжал: – Но она знает, что летально препарат воздействует далеко не мгновенно, поэтому Врежко отправляет Кантора на станцию «Скорой помощи» подпаивать эскулапов. Трюк мог и не сработать. Но, увы, и это получается у беспощадной убийцы. Калистрата «нейтрализована»…
