– Нет, – покачала головой та, что поживее.
– А вы здесь давно… прогуливаетесь?
– Давно, часа два, – вздохнула живенькая, поняла, что проболталась, и куснула губки.
Теперь и на эту Сергею стало противно смотреть, и он уставился на отцветающий клевер вдоль дороги.
– Почем женские услуги нынче, девочки? – Влад вылез из машины, улыбнулся.
– Вы… вы что?! – попыталась обидеться ленивая.
– Да ладно, – засмеялся Влад. – Вы нас уж совсем-то за дурачков не держите.
– Влад, кончай. Дядя шутит, девочки, – усмехнулся Сергей Михайлович. – Мы малолетками не интересуемся.
Девки ему опротивели, он понимал, что ни в чем они не виноваты, родились дурами у таких же дур, а все равно неприятно, как будто ему не сорок, а столько же, сколько этим, в шортиках. Как будто он не встречал в жизни столько мерзости, что давно должен удивляться как раз ее отсутствию.
– Я вот чего не пойму, – не унимался Влад. – Вам что, на хлеб не хватает? Что вы себе жизни-то портите? Про опасность вашей работы я говорить не стану, вы ее лучше меня знаете. Я про другое. Я вот никогда бы на шлюхе не женился, и никто в нормальном уме не женится. Зачем вам это? Ну, погуляете вдоль дороги лет десять, а потом что?..
Девчонки стояли молча, глаза у них стали совсем пустыми, даже у той, что вначале казалась более живой. Влад махнул рукой, уселся рядом с Сергеем и заговорил, когда они уже подъезжали к городу.
– Серега, я думаю, надо по реке прокатиться.
– Считаешь, он ее на пикник повез? – усмехнулся Сергей Михайлович.
– Если он время тянет, самое милое дело у реки перекантоваться.
– Ну давай, – равнодушно согласился Сергей. – Найдешь лодку?
– Найду, ясное дело.
В кабинете было прохладно, с улицы даже показалось, что холодно. Сергей Михайлович сел за стол, рассеянно посмотрел на портрет Полины Васильевны.
– Лена! – крикнул секретарше.
– Да, Сергей Михайлович. – Возникнув в проеме, она взглянула на него с сочувствием.
– Иди домой.
– Но…
– Иди. Я все равно сейчас уеду.
Лена помялась, переступила ногами и тихо исчезла, плотно прикрыв за собой дверь.
Он протянул руку, легко сломал деревянную рамку, вынул старую фотографию и тщательно порвал ее на мелкие кусочки.
Домой Николай Иванович повел Лину вдоль железнодорожных путей. Дорожка под липами казалась ровной, словно вычерченной. Лина сорвала соцветие донника, растерла в руках, наслаждаясь, вдохнула запах.
– Как трава называется, знаешь? – покосился на нее Николай Иванович.
– Конечно.
– Бабка твоя все травы знала. А нынешняя молодежь скоро ольху от березы отличать разучится.
– Данные в фотоаппарате сохранились, да, Николай Иванович? – не глядя на него, спросила Лина.
Он растерялся, никак не ожидал такого поворота. Сказать «нет» не успел, а потом стало уже поздно, она все поняла правильно. Допрашивать он умел, а самому быть допрашиваемым не приходилось.
– Там изображено что-то у тети Клавы в саду? Ковш, который погиб в тот день? Да?
Он не ответил, собираясь с мыслями.
– Я только не пойму, при чем тут тележка, – не унималась Лина. – Тележка тоже была на снимках?
– Это не важно… – наконец обрел он дар речи. – Как ты догадалась?
– Я же не совсем дура, – усмехнулась Лина. – Зачем бы еще вы понесли домой сломанный фотоаппарат? По дороге можно было его выбросить. И вообще… Меня обмануть трудно, я все-таки вас всю жизнь знаю. Значит, накануне смерти Ковш был у тети Клавы… До чего же кличка дурацкая, противно выговаривать.
– Черт с ней, с кличкой. Плохой я мент. – Он покачал головой. – Ковш у Клавдии был, а я этого не узнал. Ведь догадывался, полсотни человек, наверное, опросил, но не выяснил.
– Вы подозревали тетю Клаву?
– Ясное дело, подозревал. Верное решение всегда самое простое. Смерть Ковша была выгодна Сереге, кто же для него постарался, если не Клавдия? И дрянью человека опоить могли только врач или медсестра. Конечно, я Клавдию подозревал.
– Теперь давайте про тележку. – Лина опять сорвала веточку донника и растерла в руках.
– Ясно, что Клавдия бесчувственного Ковша не волоком на себе к реке тащила, она могла отвезти его только на тележке. Выходит, что бабушка твоя то ли, снимки разглядывая, Ковша заметила, то ли в натуре видела и вспомнила, но тоже поняла, что увезти труп можно только на тележке и никак иначе. На машине, конечно, проще, но машин на нашей улице в тот вечер не наблюдалось, это я проверил. Свою тележку Клавдия накануне ко мне привезла, у нее колесо отлетело, а я в тот же день починить не успел. Теперь выходит, была у нее еще одна тележка, о которой я не знал. На снимке ее хорошо видно. Думаю, она с тех пор в реке лежит.
С лугов пахло поздним клевером, таволгой, чем-то еще, терпким, почти неуловимым. Редкие облака на синем небе, какое бывает только летом, почти не двигались, словно им тоже жарко. Впрочем, сейчас Лине было не жарко, ей стало зябко и страшно.
– Когда бабушка умерла, вскрытие делали? – спросила она.
– Слушай меня внимательно. – Николай Иванович развернул ее к себе и легонько встряхнул за плечи. – Ты сегодня вечером уедешь в Москву…
– Так делали вскрытие? – Мягко высвободившись, Лина опять зашагала по ровной дороге.
– Конечно, делали, – устало вздохнул Николай Иванович. – И конечно, не искали ничего, кроме явной причины смерти.
Тогда ему не пришло в голову связать смерть Полины с убийством Ковша.
– Бабушка собралась напечатать фотки, но умерла, а фотоаппарат оказался разбит…
– Лина. – Он опять развернул ее к себе. – Ты сегодня уедешь в Москву, и я тебе обещаю, что виновные будут наказаны. Я обещаю, Лина.
– Я не поеду.
– Поедешь. Потому что я тебя об этом прошу. Понимаешь? Она не только твоя бабушка, она еще и мой близкий человек. И я должен покарать виновных. Я, понимаешь? Потому что я мужчина. Не путайся у меня под ногами и не доставай бабскими капризами. Ясно тебе?
Она ткнулась ему в грудь и тихо заплакала, а он, гладя ее по волосам, мечтал поскорее посадить ее в поезд. Ей смертельно опасно здесь оставаться.
– Ты долго еще пробудешь в городе? – Филин старался не смотреть на Тамару, уж очень хотелось снова ее поцеловать, прижать к себе.
– Нет. – Она перевернулась на бок, уставилась на него, подперев голову рукой. – Завтра домой уеду.
– А как же твой Овсянников?
– Овсянников на Линку переключился. – Тамара выпалила это раньше, чем успела подумать, что никогда никому до сих пор не рассказывала о своих сердечных неудачах, даже когда была совсем молодой и глупой.
