Тишина в доме стояла абсолютная. Николай Иванович пожалел, что Клавдия прихлопнула муху, с мухой была хоть какая-то жизнь, а тишина казалась зловещей.
– Я тебе скажу зачем. Ты своей ненавистью питалась. Кому-то для жизни нужна любовь, а тебе злоба да зависть.
У него больше не было сил находиться в этом доме, он встал с мягкого стула.
– Ну а дальше все просто. Полина решила напечатать снимки, и ты ее убила. А я, старый дурак, даже не догадался.
– Иди, Николай. – Клавдия поднялась, и он опять поразился, какая она старая. – Иди. Завтра придешь.
На улице тоже стояла тишина.
Сон не шел. На стене слабыми пятнами проступал свет от луны. Тамара попыталась вспомнить, растущая луна или убывающая, и не смогла, ей было не до того в последние дни. Женские журналы учили, что все новое следует начинать непременно при луне растущей, иначе успеха не дождешься. Тамара в это не верила, конечно, однако в парикмахерскую ходила исключительно в «благоприятные» по лунному календарю дни. Очень хотелось встать, посмотреть на ночное светило, но она боялась разбудить лежавшего рядом Сережу.
Попыталась продумать, как станет проводить перепланировку дома. Обязательно надо пригласить профессионального дизайнера, это даже не обсуждается. А вот профессионального флориста можно не приглашать, какие посадить цветы, она будет решать сама.
Лунное пятно на стене качнулось – по небу проплыло облако. Души умерших тоже летают около Земли не то до девятого дня, не то до сорокового. Тамара знала, если это правда, Володина душа должна быть где-то рядом с ней, даже если живы его родители или у него есть братья и сестры. Даже если он соврал, и у него есть жена.
Его душа должна быть рядом с ней, потому что с ними произошло что-то настолько важное, и даже название этому трудно подобрать. Она не знала, что такое вообще бывает. Раньше никто не смотрел на нее так, что не стыдно просить поцеловать, никто не гнал из машины и никто ее не обнимал, направляясь на смерть. Жаль, она не успела сказать ему, что он для нее самый близкий человек, как это ни странно. Ближе всех ее прежних мужиков и даже ближе Сережи. Впрочем, это все равно ничего не изменило бы.
Думать о том, что было бы, если бы в живых остался Володя, а не Сергей, бессмысленно, и Тамара не думала. Она отлично знала, что вытянула счастливый билет, только удивилась – подушка вдруг оказалась мокрой от слез.
Тамара перевернула подушку, опять улеглась, чтобы видеть лунное пятно. Неожиданно проснулся Сергей, рывком сел, стараясь не шуметь. Опустил ноги на пол.
– Ты куда? – встревожилась Тамара.
– Я ненадолго, – почему-то шепотом ответил он. – Спи.
Она услышала, как хлопнула входная дверь, еще полежала и подошла к окну.
Луна оказалась убывающей.
Сергей Михайлович проснулся от неясной тревоги, от предчувствия чего-то не столько страшного, сколько тоскливого, безнадежного. Закурил, выйдя на крыльцо, подумал, что Томка ему все-таки здорово мешает, и обреченно с этим смирился. Потом он так и не смог понять, зачем стал звонить матери среди ночи. Накануне вечером она позвонила сама, расспрашивала про переполох в городе, он коротко бурчал, и мать отстала.
Он слушал длинные гудки, злился, что она так долго не отвечает, а потом как-то сразу оцепенел. По дороге к материному дому все набирал и набирал не отвечающий номер, крепко прижимая телефон к уху, и сунул его в карман только на ее крыльце. Дверь оказалась незапертой, но он этому не удивился, словно именно этого и ждал. По дому он почему-то старался идти тихо, будто боялся кого-то разбудить своими шагами, а свет включал везде. Мать лежала в кровати, положив руки на одеяло. Поза казалась вполне умиротворенной, он мог бы решить, что она спит, если бы уже по дороге не почувствовал, что ее больше нет.
Сергей Михайлович потрогал шею матери, зная, что пульса не будет, и зачем-то накрыл ее руки одеялом.
Две записки, написанные ровным и уверенным почерком, лежали на столе, прижатые подсвечником. Подсвечник с основанием из какого-то камня – он забыл какого, он плохо разбирался в минералогии, – предназначался под церковные свечи, он сам привез его из Москвы, и матери подарок очень понравился. Она редко радовалась его подаркам, больше пеняла за ненужные траты, а этому радовалась.
Одна записка была, как и следовало ожидать, в полицию – прошу никого не винить, знаю, что смертельно больна, и прочая чушь. Никакого рака у матери не было, она вообще была исключительно крепкой женщиной. Сергей просто не помнил, чтобы она когда-либо болела.
А вторая записка, всего из двух слов – прощай, Сережа, – предназначалась ему, и он сжег ее, держа одной рукой, над любимым материным подсвечником. Аккуратно подправил пепел пальцем, медленно прошелся по дому, выключая везде свет, тяжело уселся на стул возле окна на кухне.
Сергей чувствовал вину перед матерью, он ее не любил. Жалел, заботился о ней, но не любил. А когда она сделала то, что сделала, так просто возненавидел. Он не считал себя человеком безгрешным, но знал, что нелюбовь к матери была самым тяжким его грехом. Смертным.
Он не только не любил мать, он ее стеснялся. Стеснялся того, что у нее совсем нет подруг, что почти никогда никто не заходит к ней поболтать по-соседски. Что у нее полностью отсутствует то, что называется душевностью. Наверное, ему на роду написано стесняться близких, ведь в том, что за Тамару ему часто будет неловко, сомнений не возникало.
Луну из окна он не видел, но светила она ярко. За окном темнела листва деревьев, а дальше, невидимый, высился соседский дом. Совсем некстати он подумал: Полина Васильевна его грядущего брака не одобрила бы, она считала, что в браке главное любовь. Но мотивы его были бы ей понятны, долг она ставила высоко.
Он тоже высоко ставил долг. И с Томкой поступил правильно, и сейчас тоже поступит правильно.
Николай Иванович свет зажигать не стал, сидел сначала в сумерках, потом в темноте. Пил чай, прохаживался по дому, потом снова садился за стол, проверяя накрытый сложенной газетой пистолет. Пистолет лежал удобно, под рукой, в раскрытом ящике с инструментами.
Дверь Николай Иванович запирать не стал, и когда на крыльце послышались шаги, крикнул:
– Заходи, Сережа.
Вошел Овсянников, шаркая, как старик, и опустился тяжело на стул.
– Я тебя ждал.
– Знаю.
Небо начинало светлеть. Только что яркие, звезды бледнели, растворялись перед наступающим утром.
– Знаю, – повторил Сергей Михайлович. – Вы специально фотоаппарат на виду оставили там, у Лины?
– Нет, – признался Николай Иванович. – Я как раз не хотел, чтобы ты его увидел раньше времени. Просто вы с Тамарой очень уж быстро приехали, вот я и не успел его как следует припрятать. Да и Лина все время была рядом, а я, сам понимаешь, не хотел, чтобы она что-то заподозрила. Вот и положил его рядом с собой на стул. Надеялся, что ты не заметишь, со стула-то я тогда так ни разу и не встал.
