Но Юрка, словно не услыхав последней фразы, спокойно
продолжал:
– В общем, поставил полковник перед собой сержанта и
приказывает: «Ты там поделикатней действуй, все-таки родные люди погибли». Ну
сержант выстроил солдат и как гаркнет: «Эй, ребята, у кого отец с матерью живы,
два шага вперед! А ты, Петров, куда прешься? Ты у нас со вчерашнего вечера
сиротой стал!»
– Ты это к чему? – поинтересовалась я.
– Да просто так, – хмыкнул Юрка, – здорово с бабкой
разобралась: жив пока, много крови потерял…
У Марьи Михайловны я просидела до позднего вечера. Милиция
ушла где-то в районе семи. Но мне стало жаль старушку. Она с потерянным видом
сидела на диване и повторяла:
– За что? Господи, за что? Павлик, Леночка, Никита… За что?
– У вас ничего не пропало? – осторожно поинтересовалась я. –
Деньги, драгоценности…
Марья Михайловна покачала головой:
– Пенсию унесли, сережки золотые, два кольца и шубу
каракулевую. Видно, что нашли…
– Почему же Никитка впустил грабителей? – недоумевала я.
– Он такой ребенок, – снова заплакала бабушка, – небось и не
посмотрел в глазок, распахнул дверь, и все.
Я оглядела дикий беспорядок, царивший в комнате.
У меня Никита всегда спрашивал: «Кто там?» Ни разу не помню,
чтобы он просто открыл дверь…
Марья Михайловна дрожащей рукой взяла пузырек с валокордином
и принялась отсчитывать резко пахнущие капли.
Дзынь, дзынь – раздалось из прихожей.
– Виолочка, – прошептала женщина, – откройте, сделайте
милость!
Я подошла к двери, посмотрела в глазок, увидела высокого,
худощавого мужика и бдительно поинтересовалась:
– Вам кого?
– Марья Михайловна дома? – весьма вежливо ответил
незнакомец. – Скажите, Вербов пришел, Максим Иванович.
Услыхав имя мужчины, бабушка Никиты изменилась в лице, но
попросила впустить Вербова, а когда я, решив оставить ее с гостем наедине,
собралась отправиться на кухню, замахала руками:
– Нет, Виолочка, останьтесь, у меня от вас тайн нет.
Максим Иванович оглядел разгром и с изумлением спросил:
– Что тут произошло?
Марья Михайловна вновь схватилась за валокордин, а я вкратце
обрисовала гостю ситуацию. Тот пришел в ужас:
– Бедный мальчик, представляю, что вы пережили!
Старушка качала головой и ничего не говорила, повисло
молчание, прерываемое только тяжелым дыханием мужчины. Потом он осведомился:
– Ну, надеюсь, мои деньги целы?
Марья Михайловна залилась слезами.
– Грабители небось узнали…
Максим Иванович растерянно протянул:
– Вы хотите сказать, что вся сумма…
Внезапно Марья Михайловна отшвырнула в сторону мокрый
скомканный носовой платок и прошипела:
– Из-за этих проклятых бумажек убили мою дочь и почти
уничтожили внука…
Мужчина испуганно ответил:
– Да, конечно, извините…
Старушка вновь принялась судорожно всхлипывать.
– Вам, наверное, лучше сейчас уйти, – тихо сказала я, –
Марья Михайловна пережила слишком большой шок.
– Понимаю, – ответил гость, – действительно…
Проводив Максима Ивановича до двери, я осторожно спросила у
бабули:
– О каких деньгах идет речь?
Старушка вздохнула:
– Я брала в долг у Максима Ивановича большую сумму, целых
десять тысяч…
– Долларов?
– Ну что вы, рублей, конечно, ремонт делала. Потом у меня
картину купили, вчера, утром. Ну я и договорилась, что Вербов сегодня придет…
Совсем про него забыла, а тут такая штука произошла! Естественно, денег нет!
Они лежали вон там, в шкафу, совершенно открыто, их никто не прятал… Теперь
надо снова собирать… Господи, еще эти вещи разбросанные на место класть и в
гостиной мыть…
Я вздохнула:
– Придется вам опять Ковригину Лиду звать, вроде она хорошо
справляется с подобными поручениями…
Следующие два дня я просидела дома, стараясь не сталкиваться
с гостями, но в среду вышла на кухню около одиннадцати и застала там Акима
Николаевича, пившего чай. Увидав меня, свекор сжал губы, превратив их в
«куриную жопку»:
– Однако спишь ты до обеда!
Я молча включила чайник и открыла холодильник. Какой толк
объяснять хаму, что у детей с сегодняшнего дня начались осенние каникулы, и они
временно прекратили заниматься немецким языком.
– На кухне грязь, – продолжал Аким. – Собака линяет, повсюду
шерсть валяется. Кошка орет ночь напролет, да еще около часа какой-то мужик
вломился ко мне в комнату, зажег свет и, не извинившись, ушел. У вас всегда
такой бардак?
– Это Семен, муж Томы, – я решила все же прояснить ситуацию.
– Он не знал, что вы приехали.
Аким крякнул и собрался дальше занудничать, но тут в кухню
вошел Филипп с портфелем в руках.
– Уходишь? – грозно осведомился папенька.
– На кафедру, – пояснил Филя, – надо кое-какие бумаги
оформить.
– Надень пальто и шапку, – велел Аким.
Филя подошел к балконной двери и глянул на улицу.
– Вроде там тепло, только дождик моросит, пойду в плаще.
– Пальто и шапку, – каменным голосом повторил отец. – Как ты
смеешь меня позорить? Явишься в Ветеринарную академию, словно бомж! Скажут,
приехал из деревни! Тоже мне, кандидат наук, да у него одежды приличной нет.
– Прямо взмок вчера, – попробовал вразумить папеньку мужик.
– Просто взопрел весь!
– Взопрел, – передразнил Аким, – взопрел! И это мой сын!
По-русски говорить так и не научился! Отвратительно! Либо ты отправляешься в
город в достойном виде, чтобы люди обо мне худого не подумали, либо сидишь
дома. Взопрел!
– Хорошо, – кивнул Филя и пошел в прихожую, я за ним.
