– Значит, слушай, – удовлетворенно заявил негодяй. – Мы все
знаем. Ленка хранила деньги, полмиллиона в баксах, не свои. Ей их просто
вручили для дальнейшей передачи. Ты сперла всю сумму.
Я только качала головой и пыталась сказать:
– Нет-нет.
– Да, моя дорогая, – ласково шелестел Монте-Кристо. – Говорю
же, мы все знаем, тебя видели с долларами, перестань корчить дурочку.
Я почувствовала, что сейчас упаду в обморок. В машине стоял
тяжелый запах дорогого сигарного табака, от Монте-Кристо несло ароматом
какого-то мужского парфюма, да еще на зеркальце болталась «елочка», источавшая
неимоверное зловоние, суррогат запаха зреющих кокосов.
– Слушай внимательно, – продолжал Монте-Кристо, – даем тебе
сроку десять дней. Вот и думай, что лучше, отдать нам денежки или…
– Или что… – прохрипела я, чувствуя, как к голове
подбирается боль, – или что…
– Молодец, – одобрил Монте-Кристо, – всегда следует
представлять последствия своих поступков. Ежели ты решишь, что денежки лучше не
отдавать, тогда…
Словно актер МХАТа, он выдержал паузу. В наступившей тишине
было слышно, как из моей груди вырывается прерывистое дыхание.
– Тогда, дорогая, – спокойно закончил мерзавец, – ты выбрала
всем судьбу. Кристину оставим в живых, отправим на Ближний Восток, в публичный
дом. Хотя, по мне, лучше умереть, чем обслуживать потных извращенцев, Тамару
придется убить, впрочем, Олега и Семена тоже. Делается это просто, раз – и нет.
У нас имеется чудесный снайпер, прошел Чечню. Полный отморозок, но попадает в
десятикопеечную монету. Кто там у тебя еще есть? Собака? Кошка? Вот живи потом
и радуйся. Сама умолять станешь денежки взять. Поняла, дорогуша?
– Не брала я ничего, – заплакала я, – честное слово, ну
поверь, ошибка вышла.
Монте-Кристо поморщился:
– Давай без фальши… Актриса из тебя фиговая. Еще скажи
спасибо, что мы приличные люди, даем десять дней на раскачку. Другие бы и
разговаривать не стали, пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой, никакая Петровка
не поможет. Все это ерунда насчет круглосуточной охраны… Тебя, да вообще всех,
как тараканов, передавить можно, усекла?
Я тупо кивнула, ощущая, как голову начинает стягивать тугой
обруч.
– Молодец, – одобрил Монте-Кристо, – значит, ровно через
десять дней, в праздник, стоишь тут, возле памятника, с денежками…
– В какой праздник? – невольно удивилась я.
Монте-Кристо широко улыбнулся:
– Десятого ноября День милиции, радостный момент для всех
ментов, небось у вас дома стол накроют, ну там водочка, шампанское… Ежели в
одиннадцать тридцать вечера деньги не окажутся у меня в руках, то…
– Что? – шепнула я. – Что?
– Ничего, – пожал плечами негодяй. – Тебя не тронем, муки
совести хуже телесных страданий.
Проговорив последнюю фразу, он вытащил мобильный и бросил в
трубку:
– Вперед.
Иномарка, стоявшая рядом, мигом заурчала мотором и исчезла
за поворотом. Монте-Кристо нажал кнопочку на передней панели, раздался резкий
щелчок.
– Ступай себе, – велел мерзавец. – Но имей в виду! За тобой
следят, стукнешь муженьку – прирежем беременную, убежишь за границу с денежками
– пристрелим девчонку.
– У меня нет денег, – тихо повторила я, наваливаясь всем
телом на дверцу, – понимаю, что ты не веришь, но их нет! Монте-Кристо хрюкнул:
– Я вовсе не настаиваю на том, чтобы ты вернула именно те
купюры, что сперла. Продай что-нибудь и принеси полмиллиона!
– Даже если я останусь голой и босой на улице, не наскребу
этой суммы!
– Ладно, – слегка повысил безукоризненно ровный тон
мерзавец, – ты мне надоела. Счетчик включен, срок пошел, десятого ноября в
23.30, толковать больше не о чем!
В ту же секунду он со всей силы толкнул меня. Дверца
неожиданно распахнулась, я вывалилась наружу, прямо на грязную, покрытую
октябрьской слякотью дорогу, стукнувшись спиной о бордюрный камень, а головой о
железный заборчик.
«Жигули», взвизгнув колесами, резко стартовали и встроились
в поток машин, который, несмотря на поздний час, несся по Ленинградскому
проспекту. Комья грязи полетели в мою сторону. Я сидела в луже, заляпанная
жирной, черной жижей. Потом кое-как поднялась на ноги, добрела до будки
«Русские блины» и, плюхнувшись на красный пластмассовый стульчик возле круглого
столика, попыталась привести мысли в порядок. Мужчина, который с аппетитом ел горячий
блинчик, покосился на меня, потом встал и, бросив недоеденный блин в помойку,
быстрым шагом ушел. Из палатки высунулась девчонка в красном фартуке и такой же
косынке.
– Иди отсюда, – злобно сказала она, – всех покупателей
распугаешь, бомжа чертова!
Я покорно встала, дошла до памятника и присела на гранитный
цоколь в основании монумента. Чуть поодаль, на подстеленной картонке, спала
баба в отвратительно воняющем пуховике. Из прорех куртки в разные стороны
торчали клочки то ли синтепона, то ли ваты. Честно говоря, я выглядела не
лучше.
Неожиданно пошел мелкий противный дождь. Я вытащила из
кармана упаковку бумажных носовых платков и принялась вытирать лицо и руки. По
мере того, как кусочки бумаги делались черными, в мыслях светлело.
Меня воспитывали в так называемой неблагополучной семье.
Папенька, желая купить очередную бутылку, спер кошелек и попал на зону. Честно
говоря, после того, как его посадили, нам с Раисой стало только лучше, потому
что папулька нажирался каждый день, как… Впрочем, достойного сравнения я
подобрать не могу. Ни один из представителей животного мира не способен был
нажраться до такой степени, как мой папахен. Раиса, слава богу, употребляла
только два раза в месяц, зато ее никогда не было дома, мачеха постоянно
работала, стараясь добыть денег…
Поэтому лет с четырех я была предоставлена сама себе. Никто
не кормил меня обедом, не заставлял мыть руки, не просил надеть шапочку, шарфик
и носочки, не пел песенки на ночь и не целовал разбитые коленки. Годам к семи я
поняла: окружающий мир жесток, каждый в нем сам за себя, и если я не научусь
справляться с неприятностями сама, то просто погибну, потому что ждать помощи
не от кого.
