– Наша фирма принадлежит господину Гесслеру.
– Я не антисемит, – быстро сообщил Лузгин.
– Господин Гесслер немец, – возмущенно пояснила я, – человек
безупречной репутации, отличный семьянин, он создал в коллективе совершенно
особый климат, мы все как родственники. Поэтому к найму нового сотрудника
подходим со всей тщательностью…
– Ясно, – кивнул Федор, – одна паршивая овца может все стадо
испортить…
– Теперь вы понимаете, – строго сказала я, – придется задать
вам пару вопросов, уж извините, если они вдруг покажутся бестактными…
– Ничего, ничего, – ответил парень.
– Где вы работаете?
– Нигде, – пожал плечами хозяин, – просто пишу картины, а
потом выставляю их на продажу.
– И хорошо идут?
Лузгин замялся:
– Ну, если честно… Не очень. За весь год ни одна не ушла,
народ хочет мишек на лесоповале и бабу с веслом. Абстракция предполагает
определенное развитие художественного вкуса…
– А на какие средства существуете?
Парень примолк.
– Ну, разовые заработки…
– А именно?
– Ну… так, по мелочи, ерунда…
– Все же? – настаивала я, изображая дотошную кадровичку.
Федор вытащил сигареты и стал рыться в пачке.
– Господин Гесслер весьма снисходительно относится к тем,
кто еще не набрал должного профессионального мастерства, – заявила я, – а вот к
моральным качествам претендента предъявляет высокие требования. Кстати,
отработав у нас двенадцать месяцев, вы можете рассчитывать далее на очень,
просто очень хорошую зарплату! Так на какие средства вы жили с женой и, кстати,
что с ней стряслось?
Лузгин тяжело вздохнул:
– Я сдавал две комнаты, их тут четыре… За четыреста долларов
в месяц…
– Да? – удивилась я. – И кому?
– Кате.
– Кому?
– Виноградовой.
Я уставилась на юношу, тот опять начал перебирать сигареты.
– Что-то я не пойму, она же была вашей женой?!
– Бывшей, – протянул Федор, – мы, правда, официально не
оформляли ничего, просто разбежались. Квартира принадлежала мне до брака,
Катька вообще из провинции приехала, ни кола ни двора. Кабы не я, уезжать ей из
столицы в Задрипинск. А так… Все получила: прописку, работу, деньги загребала
лопатой… Вот и решили, что так по справедливости будет, ей эти четыреста баксов
– тьфу, а я на них жил. Только померла Катька и… – Он замолчал, глядя на пачку
«ЛМ».
А что говорить, все ясно без слов. Жил альфонсом, за счет
жены, а как той не стало, так и работа до жути понадобилась, небось молодой
человек любит три раза в день покушать.
– Вот что, – железным тоном заявила я, – желаете получить
место?
Лузгин кивнул.
– Тогда рассказывайте по порядку.
Нехорошо, конечно, обманывать человека, рассчитывающего на
постоянный заработок, но перед глазами встало бледное, сосредоточенное личико
Кристи…
Федор познакомился с Катькой на первом курсе, а поженились
они летом. У Лузгина имелась собственная квартира, редкость в студенческой
среде, поэтому жили они весело, как и положено студиозусам… Гуляли до утра,
пили дешевое вино, питались кое-как и могли ночами напролет говорить о
собственной гениальности. Четыре года промелькнули враз, и в 1997 году Катя и
Федор, став обладателями свежих дипломов, нырнули во взрослую жизнь.
Они поняли сразу: праздника не будет, коробок сахара в
шоколаде никто не принесет… Устроиться на постоянную работу оказалось почти
невозможно, просто невероятно. Диплом их института, честно говоря, весьма и весьма
заштатного учебного заведения, совершенно не котировался среди работодателей.
Суриковский, Строгановский, на худой конец Училище имени 1905 года и
полиграфический, но никак не областной художественный… Ребята приуныли.
Сначала Федя, искренне считающий себя ну если не гением, то
совершенно уж точно большим талантом, отправился в Измайловский парк. Он
рассчитывал, что народ начнет расхватывать картины, словно дешевые яйца, но
через месяц стало понятно – надеяться на заработок нечего. Рынок полнился
произведениями на потребу малоинтеллигентной публике: щекастые младенцы держали
на коленях умильных щенков, обнаженные девушки парились в бане, особняком
висели полотна с изображениями Дракулы, Джеймса Бонда, Супермена и Микки-Мауса…
Их автор, худой мужик лет пятидесяти, у которого в день убегало по пять полотен
с Гуффи, Мак-Даком и Винни-Пухом, один раз сказал, угощая совсем озябшего
Федора стаканчиком кофе:
– Кончай фасон давить, мы тут все как один Рембрандты,
никому твои запятые не нужны, пиши, что народ требует. Я, между прочим, знаешь
какие натюрморты делал? Только жрать хочется…
Но Федор лишь презрительно хмыкнул. Во все времена
современники не понимали гениальных живописцев. Ван Гог умер в дикой нищете,
Мане вечно побирался по знакомым, да что там импрессионисты, стоило вспомнить
хотя бы великих голландцев… Большинство из них всю жизнь простояли с протянутой
рукой… Однако ни кошечек, ни собачек с бантиками они писать не собирались. Ну и
где теперь те, кто работал в прежние века для услады тугих кошельков? Не
осталось от них ни работ, ни имен. А Ван Гог и Мане висят в Лувре и в галереях
по всему миру. Феденьке хотелось вселенской славы. И еще беда. Он мог творить
только по вдохновению, когда за окном играл хороший солнечный свет. Сумрак
давил на Лузгина, ввергал его в депрессию, не хотелось не то что «малевать»,
даже вылезать из-под одеяла…
Катя тоже сначала пыталась пробиться со своими полотнами, на
которых всеми цветами радуги переливались разноцветные шарики, кубики и дуги…
Но потом девушка поняла, что следует срочно менять направление.
Чего только не делала бедная Катька, чтобы хоть чуток
заработать! Расписывала матрешек, подделывала палехские шкатулки, сидела в
подземном переходе с мольбертом, зазывая народ обещанием в десять минут сделать
шарж… Но все попусту, редких гонораров хватало лишь на кефир и самые дешевые
булки. Катя одевалась в секонд-хенде и чувствовала себя совершенно несчастной.
Но потом фея удачи расправила над Виноградовой роскошное крыло. Катюшку позвали
в галерею «Арт-Мо».
– Куда? – переспросила я.
