Но судьба распорядилась иначе, бабка скончалась, когда
внучке стукнуло пятнадцать… Потом Марья узнала о беременности Лены и о Павле…
Отношения с зятем не сложились сразу. Уж больно неотесанным
и грубым казался парень. Марья не видела никаких привлекательных сторон в Павле
и даже попыталась развести его с Леной. Но девочка проявила неожиданную
твердость характера и в первый раз возразила той, которую считала своей родной
матерью.
– Я его люблю, не нравится, уезжай к себе, квартира моя, ты
тут никто!
Жуткая обида затопила душу Марьи Михайловны. Мигом всплыли
со дна души воспоминания… К тому же Леночка, по-детски желавшая добиться всего,
чего хочется, неожиданно попала острым шилом в самое больное место. Марью и
впрямь не прописали в шикарной квартире. Наверное, Ольга боялась, что после ее
смерти старшенькая затеет размен и обманет внучку. Леночка всегда была ее
любимицей, и четырехкомнатные хоромы должны были достаться ей. Марье
действительно было некуда идти. К тому же после Ольги осталась толстая
сберкнижка. Вклад на ней был завещан Лене. Марья могла им распоряжаться только
как опекун. Уйдя от наглой, не помнящей добра девчонки, Марья Михайловна вновь
оказалась бы нищей, а жить с пьяницей-соседом ей совершенно не хотелось. Пришлось,
наступив себе на горло, изображать любовь к нагло расхаживающему по комнатам
Павлу… Впрочем, ничего нового в этой ситуации для Марьи Михайловны не было, она
до этого точно так жила с матерью и Милой. Хотя справедливости ради следует
отметить, что к Леночке она испытывала кое-какие добрые чувства, которые
начисто пропали, когда девочка сказала ей про квартиру.
Правда, уже вечером того же дня Леночка плача пришла к
матери:
– Прости меня, бог знает, что я ляпнула! Извини, давай
прописывайся сюда, ну ее, твою комнату!
Марья Михайловна вздохнула; воспитывая Лену, она так и не
почувствовала себя матерью. Настоящая мать всегда простит свое дитя, что бы то
ни совершило… Но художница никак не могла забыть гадких слов Лены. Не подавая
вида, Марья Михайловна сказала:
– Нет, детка, отдавать комнату государству жалко. Сразу
отберут, как только пропишусь, а лишняя жилплощадь нам не помешает, вырастет
ребеночек, ему пригодится…
Лена кинулась ей на шею:
– Люблю тебя, ну прости!
– Кто старое помянет, тому глаз вон, – улыбнулась Марья
Михайловна.
Успокоенная девочка ушла, но Марья не простила. Более того,
семена ненависти, посеянные в ее душе, проросли и дали обильные всходы.
Родился Никита, Марья Михайловна вновь превратилась в
няньку. Сначала проживали вклад, завещанный Лене, но потом грянули финансовые
реформы, деньги в один день превратились в пыль.
Пришлось продавать кое-какие цацки… Стало совсем кисло,
правда, и Павел, и Лена пытались заработать, но все их попытки заканчивались
неудачей. С горя Марья Михайловна написала жуткую картину, этакий ужастик на
полотне, и от полного отчаяния встала с ней около метро. Мигом рядом
притормозил «Мерседес», высунулся парень, похожий на «обожаемого» зятя, как
брат-близнец, и гаркнул:
– Сколько?
– Триста, – промямлила Марья Михайловна, забыв прибавить
«тысяч».
Еще не было девальвации и в ходу были купюры с огромным
количеством нулей.
– Давай, – велел браток и открыл заднюю дверь роскошной
тачки.
Марья Михайловна сунула полотно внутрь кожаного салона.
Парнишка протянул ей три зеленые бумажки и гоготнул:
– У Коляна день рождения, с ума сойдет, когда увидит.
Потом роскошная иномарка, обдав художницу грязью из-под
колес, унеслась. Женщина в растерянности смотрела на огромную сумму… Триста
долларов! Она-то просила рубли!
Так Марья Михайловна стала малевать ужастики, улетавшие, как
горячие пирожки. За полгода из домработницы и нищей приживалки она превратилась
в финансовый столп семьи, отношение к ней родных резко изменилось. Впрочем, и
Лена, и Павел были и раньше вежливы, но… но всегда разговаривали с ней слегка
снисходительно, свысока, так в некоторых семьях общаются с
бабками-пенсионерками. Готовит обед – и ладно, чего еще хотеть. Марью Михайловну
подобное положение дико злило, но теперь все изменилось. Зять мигом приглушал
телевизор, если теща, высовываясь из мастерской, заявляла:
– Мне мешает громкий звук.
А Леночка встала к плите, приговаривая:
– Работай, мамуся, ты теперь у нас «продажная женщина».
Нуждаться они перестали, но денег все равно не хватало. Но
потом Павел принес в дом видеокассету с веселой лентой о мошенниках,
подделывающих произведения искусства, и Марья Михайловна решила: а чем я хуже?
– Значит, это она все задумала? – ахнула я.
Олег кивнул:
– Более того, ни слова не сказала ни дочери, ни зятю!
– Как же так? – удивилась я.
– Просто, – пожал плечами муж, – говоря словами протокола,
Марья Михайловна вступила в преступный сговор с Машей Говоровой.
Женщина великолепно знала ближайших подруг Лены, Женю
Бармину, Катю Виноградову и Говорову. Девчонки часто забегали в гости. Машенька
больше всех нравилась художнице, может, потому, что они были тезки, или потому,
что Марья Михайловна вычислила в ней родственную натуру: хитрую, жадную,
готовую на все за деньги. Одним словом, бабушка рискнула и не прогадала.
Для всех членов «синдиката» Машенька была организатором
процесса, она же раздавала деньги за проданные шедевры, каждый раз подчеркивая,
что всем достается поровну, но это было не так. Большую часть забирали себе
Марья Михайловна и Говорова, меньшую делили между глупенькими и наивными Леной,
Женей и Катей.
– Она обманывала свою дочь! – возмутилась я.
Олег хмыкнул:
– Бизнес! И потом, не забудь, Марья Михайловна терпеть не
могла Лену, но ей опять приходится скрывать свои чувства. Ни Говорова,
окончившая искусствоведческий факультет, ни Марья Михайловна не умели так
рисовать, как Лена, им нужны «кисти».
Начинается полоса финансового благополучия. Лена покупает
себе новую жилплощадь и торжественно дарит свою старую квартиру воспитавшей ее
женщине. Марья Михайловна только ухмыляется, слушая, как Леночка врет про то,
как здорово пошел бизнес у Павла.
