– Вы теперь будете тут убирать? – поинтересовалась я у Лиды.
Та улыбнулась.
– Нет, только один день. Я не простая домработница.
– Да? – я из вежливости поддержала разговор. – А какая?
Терпеть не могу людей, которые корчат из себя бог знает что.
Если стоишь в чужой квартире с веником и совком, то, как ни называйся, суть
одна. Поломойка она и есть поломойка. Я в своей жизни только и делала, что
возила тряпкой по комнатам и коридорам. Ну и что? Но Лида, очевидно, стесняется
своего занятия, да она не одна такая!
Видели когда-нибудь в метро, при входе на станцию, у касс
бумажку: «Требуется оператор для работы в зале на машине»? Долгое время я никак
не могла сообразить, на каком таком автомобиле предлагается разъезжать по
станции и при чем тут оператор? Мне что, дадут видеокамеру? В действительности
же оказалось, что это просто объявление о найме уборщицы. А машина – такая
серая штука с бешено крутящимися внутри щетками, которую следует толкать перед
собой, оставляя сзади мокрую полосу свежепомытого мрамора…
– Вот, – продолжала Лида, – возьмите визитку, вдруг когда
понадобится, не дай бог, конечно!
Ничего не понимая, я взяла карточку и уставилась на цифры и
буквы: «Лидия Ковригина, уборка квартир и офисов после террористических актов,
убийств и аварий».
– Это чья? – глупо поинтересовалась я. – Ваша?
Лида хихикнула:
– Конечно.
– Так вы моете…
– После преступлений, – пояснила женщина. – Знаете,
родственникам-то не слишком приятно. Вот вчера кабинет уделали, жуть! Кровищи
везде! Все стены, пол и даже на потолок попало. Здесь-то сегодня чисто,
подумаешь, чуть на стол натекло, ерунда! А что, правда, будто тут совсем
молодую убили?
Я подавила легкую тошноту.
– Да.
– Вот горе, вот горе, – запричитала Лида, но глаза ее горели
любопытством.
Никакой жалости к погибшей Лене уборщица не испытывала, ну
да это и понятно.
– Где же находите клиентов? – поинтересовалась я.
– В «Из рук в руки» объявления печатаю, визитки раздаю,
иногда сама предлагаюсь. Прочитаю в «Московском комсомольце», кого где убили, и
звоню…
Внезапно тошнота опять подступила к горлу, и я пошла в
кладовку за чемоданом.
Элегантный саквояж из крокодиловой кожи нашелся там, где и
говорила Марья Михайловна. Я попыталась поднять его и охнула. Маленький на вид
баульчик оказался очень тяжелым. С трудом оторвав его от пола, я пошла к двери.
– Уходите? – весело спросила Лида.
– Да, – ответила я.
– Ну счастливо вам, – улыбнулась уборщица, – визитку мою не
потеряйте, вдруг пригодится.
– Типун вам на язык, – обозлилась я и ушла.
Марья Михайловна не обманула. Ее дом, самая обычная
пятиэтажка из желтых блоков, стоял в двух шагах от станции «Кузьминки». На
небольшом пятачке шумел рынок. Я обогнула полосатые палатки и вошла в подъезд.
Марья Михайловна открыла дверь и мигом заплакала, увидав
меня с саквояжем в руках. Я растерянно пробормотала:
– Ну, ну, успокойтесь.
– Проходите, Виолочка, на кухню, – сморкаясь в платочек,
сказала хозяйка. – Оставьте чемоданчик вот тут, около вешалки.
– Он тяжелый, – сказала я, – давайте отнесу к Никите в
комнату.
– Спасибо, – вежливо отозвалась Марья Михайловна. – Ничего,
пусть пока тут постоит!
Мы двинулись на кухню. Хозяйка извинилась и ушла. Из ванной
послышался шум воды. Я села на стул и огляделась. Большое помещение, метров
двадцать, было обставлено самой простой, отечественной мебелью. И плита, и
холодильник оказались здесь советскими, купленными небось еще в 70-е годы.
Такие кухни у большинства малообеспеченных москвичей. Удивила меня только
кубатура помещения, обычно в «хрущобах» пятиметровые пищеблоки. Наверное, Марья
Михайловна в свое время разбила стену между крохотной кухонькой и прилежащей к
ней комнатой.
Честно говоря, узнав в свое время от Лены, что ее мать –
художница, я очень удивилась. Больше всего Марья Михайловна была похожа на
бабушку Красной Шапочки. Полноватая, совершенно седая, со старомодной укладкой…
Косметикой дама не пользуется, парфюмерией тоже, впрочем, иногда от нее пахнет
совершенно старомодными духами «Клима», новинкой шестидесятых годов фирмы
«Ланком». И теперь можете представить, что подобная мадам рисует странные
мистические картины сродни офортам Гойи или полотнам Босха?
Увидев впервые натюрморт, на котором изображались давленые
фрукты, слегка подгнившие и грязные, горкой уложенные внутри человеческого
черепа, я долго не могла поверить, что сие творение принадлежит Марье
Михайловне. Такая бабуся, если уж она взялась за кисть, должна выписывать
зайчиков, козликов и собачек, на худой конец полевые или садовые цветочки…
Кстати, Марье Михайловне всего шестьдесят три года, я высчитала, что Леночку
она родила очень поздно, в сорок, а уже в пятьдесят шесть стала бабушкой. Но
выглядит она на все семьдесят с гаком. Впрочем, насколько я понимаю, ей
совершенно наплевать на производимое впечатление, она не из тех людей
искусства, кто делает косметические подтяжки.
Вот и сейчас она просто умылась и не стала ни пудрить лицо,
ни красить губы. Мы пили кофе.
– Ума не приложу, – вздыхала бабушка Никиты, – как теперь
жить? Бедный Павлик, я понимаю, он хотел заработать, связался с наркотиками…
Господи, ну почему молодым все сразу надо? Я же живу спокойно в этой квартире?
Нет, подавай им хоромы шестикомнатные, элитный автомобиль, загородный дом… Вот
теперь буду продавать Леночкину квартиру. Надо Никиточку поднимать, да и
Павлику передачи носить.
– Разве вы можете реализовать жилплощадь? – удивилась я. –
Лена же только-только умерла. Должно пройти, по-моему, полгода!
– Эта квартира, – спокойно ответила художница, – куплена и
приватизирована на мое имя.
От удивления я разинула рот.
– Правда?
Марья Михайловна печально улыбнулась:
– Павлуша-то все время с законом играл. Вы знаете, чем он
занимался?
Я растерянно пробормотала:
– Вроде торговал продуктами, Леночка говорила, у него
контейнеры на рынках стояли, конфеты, зефир, мармелад…
Марья Михайловна с жалостью посмотрела на меня:
