Я сижу за вторым столом в левом ряду, что-то черчу шариковой ручкой в блокноте и слушаю монотонный голос командира…
— Костя! Слышь, Костя, — вдруг шепчет в самое ухо Грязнов.
— Слышу, не глухой, — бурчу я, не поворачивая головы.
— У нас с тобой боевые вылеты зашкаливают!
— Это как?
— Мы почти подобрались к медицинской норме. Еще два вылета и все — амба!
— Что значит «все — амба»?
— Как что?! Нам профилакторий положен!
— Ага, ты еще о санатории помечтай на лазурном берегу! — скривил я губы в язвительной ухмылке. — Мы на войне, Андрюха, а не в родной Боровухе.
— Ну и что, ведь по документам положено! — упорно гнет он свою линию.
— Мало ли… Нам и боевые сто грамм положены, между прочим. А никто не наливает. Короче, забудь…
Окончательно убить его веру в «светлое будущее» я не успеваю — договорить не дает серия сильных взрывов, раздавшихся на окраине летного поля. Окон в помещении нет, зато дрожат стены. Крушинин, как и я, замолкает на полуслове; все обеспокоено крутят головами.
Спустя секунду под грохот падающих лавок и стульев мы бежим к выходу, а на улице перед нашими взорами предстает следующая картина: над аэродромом по спирали снижаются семь вертолетов. В двухстах метрах от полосы горит сбитый Ми-8. Чуть выше и в стороне плавно покачиваются одинокий купол парашюта…
Как выяснилось позже, это был единственный выживший из экипажа «восьмерки» — молодого правого летчика выбросило взрывом из кабины, и его парашют раскрылся автоматически.
А с небольшой высотки, что торчит на горизонте в паре километрах от аэродрома, оставляя за собой дымные следы, в воздух взлетают все новые и новые ракеты.
— Чего же они не отвечают?! — кричит кто-то пилотов.
Чей-то полный отчаяния голос поясняет:
— Пустые они. Весь боекомплект израсходован…
Вероятно, по команде руководителя полетов или ведущего экипажи начинают отстрел тепловых ловушек. Это отчасти помогает: несколько быстрых и юрких ракет, изменив траекторию, пролетают мимо. Но одна из них все-таки настигает ближайший Ми-24. Слегка качнувшись от взрыва, тот выравнивается; через несколько секунд от пятнистого тела отделяются две фигурки — бортача и оператора. Командир аварийно отстреливает дверь, но прыгать почему-то не торопится.
Ясно: под раненной машиной пригород Джелалабада. Вероятно, опасается, что она рухнет на жилые кварталы и решает тянуть до полосы.
— Это Женька! Женька Погорелов! — определяет кто-то по номеру борта.
Переживая за боевого товарища и, словно он мог услышать, летчики взволнованно подсказывают:
— Крен! Женя, крен левый убери!
— Не гаси! Не гаси скорость! Толкни ручку от себя и сажай по-самолетному!
Но как бы там ни было, помочь командиру подбитой «двадцатьчетверки» сейчас не может никто. Полагаться ему приходится на себя и собственный опыт. А еще на удачу. Нам же только и остается, задрав головы и сжав кулаки, наблюдать за аварийной посадкой…
Один из движков боевого вертолета отказал, получила повреждения и гидросистема. Винт безнадежно теряет обороты и не позволяет уменьшить вертикальную скорость до приемлемой и безопасной. Вертолет кое-как дотягивает до границы аэродрома и почти отвесно падает вниз.
Приземление выходит очень грубым: машина с силой бьется о землю недалеко от торца бетонки, подпрыгивает и заваливается на бок. Вверх летят обломки лопастей.
И тут же мимо застывшей толпы к месту аварийной посадки несутся спецмашины: две пожарки, санитарка, «уазик» кого-то из командиров…
Никто в этой суматохе не замечает подполковника Крушинина. Тот бегом преодолевает несколько десятков метров, и исчез за дверью командного пункта. Оттуда совместно с оперативным дежурным он в срочном порядке передает подразделениям реактивной артиллерии координаты точек, откуда взлетали ракеты.
И спустя пять минут по бандитам наносят ответный удар.
Женьку Погорелова спасти не удалось. Из кабины его вытаскивали еще живым, но при ударе о землю внутренние органы получили сильнейшие повреждения, голова была разбита. Во время транспортировки в госпиталь он умер, не приходя в сознание.
Спустя несколько дней Игорь Козловский, которому выпала нелегкая доля первым сообщить родителям о гибели сына, выпив спирта, с тоскою в глазах рассказывал, как везли Евгения на забитом гробами «черном тюльпане». Как матерился пожилой прапорщик, сопровождавший труп «самострела»; дескать, целил в руку, а пуля со смещенном центром снесла полбашки. Как на родине провожали Женьку в последний путь…
За мужество и героизм, проявленные при выполнении воинского долга, Евгений Погорелов был награжден орденом «Красного Знамени» посмертно.
* * *
Сразу после катастрофы в полк, как заведено в таких случаях, нагрянула представительная комиссия: инспекторы, инженеры, летчики… И председатель — один из заместителей командующего 40-й Армии. Чуть позже прилетела комиссия из Союза, и летный состав полка начал потихоньку осознавать: что-то не так; вероятно, ракетная атака заходящих на посадку бортов не относится к числу заурядных.
А еще через пару дней на аэродром Джелалабада прибыл начальник разведки из штаба Армии — пожилой и грузный генерал-майор. Встреча с ним и расставила все точки на «и».
Говорил он спокойно, будто ничего особенного не случилось. Ровный голос убаюкивал, мягко разлетался по большому помещению, в котором обычно проходили предполетные указания. В общем, начало длинного монолога заезжего штабиста сенсаций не предвещало. Минут через десять летный состав откровенно заскучал, и командиру полка приходилось значительно хмурить брови, когда гул переходил дозволенные рамки.
Генерал тем временем расхаживал вдоль развешанных на доске плакатов и постепенно готовил аудиторию к главному. В какой-то момент он запнулся, будто о чем-то вспомнив, задумчиво посмотрел на летчиков и спросил:
— Итак, на чем я остановился?..
— Командование Армии обеспокоено, — подсказал Крушинин.
— Да, верно. Командующий 40-й Армии Дубынин на недавнем совещании выразил крайнюю обеспокоенность большими потерями. А теперь прошу вашего внимания…
Народ насторожился.
— …Моджахеды вступили в войну с американскими ПЗРК «Ред Ай», с британскими «Блоупайп» и с нашими «Стрелами». Американские ракеты были самыми ненадежными, да и вообще вплоть до начала этого года на долю переносных зенитных комплексов приходилось не более десяти процентов от числа сбитых летательных аппаратов «ограниченного контингента» и правительственных войск. Но… отныне положение может измениться. И, увы, измениться в худшую сторону. «Стингер», — ткнул генерал в верхнюю часть плаката указкой. На простеньком плакате были изображены пусковое устройство и ракета, ниже с десяток пояснительных надписей. Начальник разведки повторил и оговорился: — «Стингер». Правда, за точность изображения не ручаюсь…
