Солнце клонилось к горизонту. Новенькая «Audi» шелестела покрышками по асфальту и несла трех мужчин на юг — в городок районного масштаба под названием «Пугачев»…
Сначала Суходольский безмятежно просматривал фильм по встроенному в подголовник водителя DVD. Потом погасил экран, тяжело вздохнул:
— Мда. Прав был один товарищ, сказав: «Пока народ безграмотен, из всех видов искусств важнейшими для нас являются кино и цирк». Но я, молодые люди, настоятельно рекомендовал бы вам смотреть старые фильмы. В новых — многовато глупости и грязи…
То ли от угасавшего дня, то ли в предчувствии долгой ночной дороги, то ли от монотонности безрадостной картины за окнами роскошного, пахнущего новенькой кожей салона, разговор не расходился. Иногда перекидывались малозначащими фразами; пили кофе из термоса; Вадим пытался выяснить дальнейший после Пугачева маршрут… А в основном безмолвствовали. Видно, созерцая проносившуюся мимо нищету и разруху, рассуждать об отвлеченном и возвышенном не хотелось. Яровой с Сергеевым нашли бы о чем вспомнить — оба служили, воевали. Но шеф не в теме. Неудобно. Вот и думал каждый о своем, пока Суходольский не приказал остановиться.
По обе стороны плавного поворота трассы торчали остовы разрушенных деревенских домишек; темнели пятна заброшенных садов. Лишь одно кособокое строение с почерневшими стенами казалось обитаемым — во дворике за повалившимся забором на бельевой веревке колыхалась пара постиранных наволочек и цветастый платок. Против домишки у дороги сидела в лохмотьях бабка. Перед закутанными в шаль коленками лежало перевернутое цинковое корыто с дырявыми боками; на корыте стояла миска полная зеленых яблок.
«Audi» бесшумно застыл рядом.
Пожелав размять затекшие ноги, из салона вышли все. Марк Антонович, потирая поясницу, неспешно приблизился к торговке, поздоровался. Вадим с Константином с наслаждением закурили…
— Что же, мамаша, одна здесь живете или с родней? — вежливо интересовался Суходольский, оценивая «витрину».
— Одни с дедом живем, одни, — рассыпала старая женщина вокруг глаз паутинки морщин.
— А где ж соседи?
— Старики померли. Молодежь — кто не спился, посъехал. Одни мы тут остались. Вот помрем, и пропала наша деревня, пропала…
— А давно ли она стоит на повороте?
— Давно, сынок… Прадед, царство ему небесное, сказывал, будто Екатерина повелела селить чужеземцев на левом берегу Волги. Так и родилася наша деревня. Название-то у ней было другое до революции… запамятовала, какое… На немецкий лад.
— Чем же питаетесь? Как хвори лечите?
— Травушку и цвет собираем, листочки рвем, сушим. Пьем настойки, отвары. А дед мой с котомочкой ходит в соседнюю Марьевку — получает там пенсию за двоих и покупает кое-что из продуктов. Голодно, сынки, но мы не жалуемся — в войну-то и хужее бывало…
— Я куплю все, — кивнул на яблоки Суходольский.
Не веруя в удачу, бабка засуетилась:
— Ой, сейчас в мешочек упакую. Сейчас…
— Ненужно. Возьмите.
Курившие неподалеку мужчины заметили, как шеф сунул в сморщенную ладонь старушки несколько тысячных купюр, подхватил с тарелки три верхних яблока и зашагал прочь.
— Сынок! Сынок!.. — полетело вслед.
— Поехали! — не оборачиваясь, бросил Суходольский.
И, оставив на обочине обескураженную сельчанку, «Audi» рванула дальше — на юго-запад, где еще краснели всполохи вечерней зари…
После остановки разговор и вовсе угас. Мужчины вгрызались в твердые, невкусные яблоки, морщились, но ели их и молчали.
Общего у них было мало, гораздо большее разъединяло. Суходольскому — пятьдесят четыре; ученый-интеллигент, доктор наук, сумевший в перестроечно-перестрелочные времена переквалифицироваться в требовательного, хитрого и удачливого бизнесмена. Сергееву сорок семь, потомственный вояка, окончил академию, служил в спецназе ФСБ; специалист своего дела, строг, придирчив и беспощаден. Яровой — самый молодой — тридцать шесть; майор спецназа и тоже успел повоевать; виртуозный музыкант-самоучка, поклонник андеграунда и прочего малопонятного искусства; пофигист, плюющий на устои, законы, власть и на все происходящее вокруг.
Одному богу известно, что конкретно думал каждый из этих людей, но мысли их еще долго вертелись вокруг несчастной бабки, меряющей благополучие критериями давно минувшей войны; от рождения до старости пахавшей на земле и оставшейся под конец жизни у разбитого жестяного корыта.
— Пугачев, — объявил Сергеев, когда небо утеряло последние краски. — Тебя куда?
— К «Мельнице».
Безрассудная смелость гитариста развеселила. Марк Антонович в шутку посетовал:
— Сдается, ты круто подсел на адреналин. Или я нанял в охрану заурядного мазохиста.
— Ни то, ни другое. Хочу отдать долг.
— Ага. Проломить еще одну голову.
— Не. Для этого мне аванс был бы не нужен.
— Ладно, иди быстрее — вот твоя «Мельница». Сколько тебе нужно времени?
— Двадцать минут…
* * *
— О! Костя! С лунохода, што ль, свалился? — расплылся в улыбке дядя Петя.
Молодой мужчина взбежал по ступенькам крыльца, прислонил к перилам черный футляр с гитарой, крепко пожал дедовскую ладонь.
— Тебя нонче-то и не узнать, — довольно рассматривал его дед. — Прям франт! С побитым фасадом.
— Сам удивляюсь. Как обстановка в заведении?
— С утра-то приезжали: и менты, и прокурорские… А сейчас тишина. Человек пять-шесть гостей сидит — выпивает, кушает. Твои ребята в сборе — уже играют.
— А эта… новенькая девчонка?
— Катька-то? Тута — куда ей деться. Готовится к выходу на сцену.
— Катей, значит, зовут?
Швейцар хитро прищурился:
— Аль приглянулась?
— Экий ты любопытный, дядя Петя. Вряд ли — староват я для нее. Ладно, зайду на пару минут. Если что — мы друг друга не видели.
Спустившись вниз и незаметно проскочив по коридорам, Яровой подошел к двери, взялся за ручку, потянул. Закрыто изнутри.
Прислушиваясь, тихо постучал.
— Катя! Открой, Катя.
В «шкатулке» послышались торопливые шаги. Щелкнула задвижка.
— Вы? — отшатнулась девушка, прикрывая нагую грудь. — Проходите.
Пропустив его, выглянула в коридор, бесшумно заперла дверь. Повернувшись, стыдливо отвела взгляд…
Осмотрев хорошо знакомое помещение, Константин присел на краешек стола — стулья как всегда были заняты одеждой музыкантов, а на спинке его стула висела женская кофточка.
Заслышав далекую виолончель, гитарист улыбнулся.
— Наташка.
