– Эй, – завопила я, – ну-ка, прекратите немедленно! Думаете,
все спят, сейчас милицию вызову!
Услышав мой голос, грабители, а это скорей всего были
маргиналы, решившие ограбить припозднившегося прохожего, словно стая испуганных
грифов, шарахнулись в сторону и исчезли. На дороге остался лежать лишь
несчастный избитый дядька.
– Вам плохо? – проорала я.
Ответа не последовало.
– Эй, вы живы?
И снова тишина. Небось бедолагу сильно покалечили, если он
молчит и не шевелится. В «Скорую помощь» я дозвонилась с третьего раза, в
милиции трубку сняли на сороковой звонок и весьма вяло отреагировали на
сообщение о том, что на вверенном им участке отмечен факт безобразия. Лучше
всего было бы заставить Олега общаться с коллегами, но он, как назло, укатил на
два дня в Питер, в командировку.
Исполнив гражданский долг, я вновь высунулась в окно.
Кажется, тело лежит в иной позе. Бедный мужчина, он ведь не знает, что я
позвала на помощь, и пытается отползти с места происшествия. Схватив ключи, я
ринулась вниз.
То, что человек скорей мертв, чем жив, стало ясно сразу. Он
был весь в крови и никак не прореагировал, когда я присела возле него на
корточки. Лицо его, покрытое ссадинами, страшное, какое-то раздувшееся,
показалось мне отчего-то знакомым.
– Вы не волнуйтесь, – нарочито бодрым голосом произнесла я,
– сейчас приедет врач и вас живо вылечит. Скорей всего, ерундовое дело. Ну пара
синяков вскочит!
Мужчина молчал. Я сначала перепугалась, решив, что он умер,
но потом увидела, что грудь несчастного медленно опускается и подымается.
Значит, дышит.
– Лежите спокойно, – продолжила я идиотские речи, – сейчас
людей с того света вытаскивают, по кусочкам собирают, не волнуйтесь! На дворе
май, но очень жарко, вам не грозит простудиться. Вот если бы вас отдубасили в
декабре, тогда да, страшно валяться на асфальте.
Внезапно избитый приоткрыл глаза.
– Вот видите, – воодушевилась я, – вам уже лучше!
Мужчина с трудом разлепил губы:
– Вилка… Ты… Откуда…
Я так и подскочила на месте. Родители дали мне дурацкое имя
Виола, что в сочетании с фамилией Тараканова звучит, ну согласитесь, не слишком
привлекательно. Все знакомые рано или поздно начинают звать меня просто Вилка.
Значит, я знаю этого несчастного, но откуда?
– Вилка, – хрипел мужик, задыхаясь, – влезь мне в карман.
Я сунула руку в его брюки.
– Нет, – сипел несчастный, – расстегни ремень, с внутренней
стороны, внизу, почти на брючине, справа, потайной кармашек на молнии.
Я покорно выполнила его просьбу и на самом деле обнаружила
нечто плоское, оказавшееся при более детальном рассмотрении самой обычной
дискетой, только не черного, а красного цвета.
– Отнеси, – с видимым трудом бормотал избитый, – только
Ритке не говори, умоляю…
– Куда нести? – я решила поддержать разговор, недоумевая,
кто такая Рита.
– Завтра, в три часа дня, возле памятника Пушкину на
Тверской, женщина придет, Лариса…
– И как я ее узнаю?
– Возьмешь в правую руку новый номер журнала «Отдохни»,
встанешь справа от монумента и жди, она сама подойдет, только никому ни слова,
особенно Ритке.
– Ладно.
– Нет, поклянись.
Я не очень люблю произносить торжественные обещания, в самую
драматическую минуту меня начинает разбирать смех. Из-за этого меня в третьем
классе не приняли в пионеры. Когда на сцену, где стояла шеренга детей, одетых
по случаю праздника в белые рубашечки и блузочки, влез ветеран и козлиным
голосом заблеял о том, как мы должны быть благодарны партии и правительству за
счастливое детство, я начала хихикать. Сколько ни щипала меня Томуська за ногу,
сколько ни шипела: «Немедленно прекрати», – не помогло.
В результате красные галстуки получили все, кроме меня, и
мачеха Раиса была вызвана к директору. Назад она вернулась потная, слегка
пьяноватая, швырнула на стол пакетик карамелек и сказала:
– Ешь, Вилка, забудь про ихнюю обиду. Ишь, чего удумали, за
хорошее настроение ребенка наказать, уроды! Я так и сказала твоему директору:
«Что ж она, когда галстук повязывают, рыдать должна?»
– А он? – замирая, поинтересовалась я.
Директор казался таким всемогущим, всесильным. Раиса
вытащила из сумки шкалик, плеснула в стакан, ловко опрокинула содержимое в рот
и с чувством произнесла:
– Хватает, зараза, прямо горло обожгло. А он заявил, что
сообщит по моему месту работы о том, что я не умею воспитывать ребенка в духе
социалистических идеалов.
– А ты?
– А я, – хмыкнула Раиса и снова наполнила стакан, – а я
ответила, звони куда хочешь, хрен моржовый, на мое место никто не зарится. Мало
охотников-то с тряпкой по подъездам бегать да лестницы тереть. А девочку мою
более не трожь, не то я тоже найду куда пойти и сказать, что ты моево ребенка
обучить как следовает не смог! Какой с меня спрос? Три класса всего и
закончила, ничего не знаю, это вы ее до ума довести взялися. Так-то!
Я сидела с раскрытым ртом, восхищаясь мачехой. Та спокойно
допила бутылку, плохо слушающимися руками вытащила из сумки красный галстук,
мятый, словно его жевала корова, и заплетающимся языком произнесла:
– Накось, завтрева повяжи на шею и ступай спокойно в школу,
пионерка ты теперича, выросла совсем.
Затем она пошатнулась и рухнула на диван. Я притащила
подушки, подсунула их под голову Раисы и накинула на оглушительно храпящую бабу
одеяло. Мне частенько доставались от мачехи тычки и затрещины, но она меня
любила.
Гадкую привычку смеяться во время самых торжественных
церемоний я искоренить не сумела. Последний раз идиотски хихикала в тот момент,
когда Олег старательно натягивал мне на палец обручальное кольцо. Поэтому
сейчас, сидя на корточках возле лежащего в луже крови мужика, мне совсем не
хотелось произносить какие-нибудь клятвы. Но несчастный очень нервничал и
настаивал:
– Поклянись! Ну, Вилка!
– Чтоб мне сдохнуть, – осторожно произнесла я.
– Не говори Ритке, это она…
– Никогда, – спокойно пообещала я, совершенно не зная, кто
он и кто такая Рита.
– Вообще никому, – затухающим голосом бормотал бедняга, –
ментам ни-ни, отнеси, Вилка, Христом-богом прошу, иначе мне плохо будет!
