– Но почему? – донимал из второй шеренги Нойманн.
– Во-первых, приговор подписан и уже оглашен. Во-вторых, его необходимо расстрелять, чтобы никто из нас в будущем не опасался за свою жизнь. И, наконец, в-третьих…
В этот момент Кляйн завершил оглашение приговора. Обернувшись и сделав шаг назад, он вопросительно смотрел на командира.
– Заканчивайте с ним, – кивнул Мор.
Трясущегося Шлоссера подвели к глухой стене, повернули лицом к группе автоматчиков. Старший помощник отдал сухой приказ, и под высокими сводами вновь заметалось густое эхо выстрелов.
– Жаль, хороший пропал материал, – кашлянул в кулак профессор, глядя на упавшее тело. – Кстати, ты не договорил. Что же «в-третьих»?
– В-третьих, по результатам расследования есть еще один зачинщик мятежа, виновный в несколько меньшей степени.
К тупичку подвели следующего осужденного со связанными руками. Это был здоровяк Эрих Вебер – гаупт-ефрейтор, торпедист.
– Подойдет? – криво усмехнулся Мор.
– Отменный экземпляр. Я обратил на него внимание, когда шли сюда из Ростока.
– Надеюсь, твой эксперимент не смертельный?
– Девять к одному, что останется жив.
– Сколько времени займут твои опыты?
– Не дольше пяти дней.
– Договорились, – кивнул командир подлодки и шагнул вперед.
Эрих Вебер служил в экипаже Мора два года и имел за плечами четыре боевых похода. Он был награжден двумя медалями и нагрудным знаком «U-Bootskriegsabzeichen», особо почитавшимся среди ветеранов подводной войны. Простой трудяга, никогда не читавший книг и не выезжавший дальше границ Передней Померании.
Дам ему шанс, решил Хайнц и обратился к строю подводников:
– Господа! Я успел ознакомиться с результатами расследования и хочу спросить у Вебера, раскаялся ли он в организации вчерашних беспорядков?
– Да, – кивнул тот.
– Не слышу, Эрих.
– Да, господин корветтен-капитан, я раскаялся! – громко повторил торпедист. – Если вы сочтете возможным сохранить мне жизнь – даю слово: этого больше не повторится!
– Что ж, вверенной мне властью заменяю матросу гаупт-ефрейтору Веберу смертную казнь на недельный арест. На время ареста он поступает в распоряжение профессора Нойманна. И в заключение приятная новость для тех, кто не участвовал в мятеже: в нашей волшебной пещере появились женщины! – Моряки, конечно же, успевшие пронюхать о прибывшем сюрпризе, одобрительно загудели, и командиру пришлось повысить голос: – После бани и непродолжительного медицинского обследования четыре обворожительные американки начнут принимать немецких гостей. Вы довольны?
В ответ раздался не гул, а настоящий рев.
– Разойдись! – ухмыльнулся Мор.
– Зачем тебе потребовался последний эксперимент? – спросил капитан профессора после общего построения.
– Видишь ли, на Большой земле я не успел получить чистый результат с выходом из искусственного гипобиоза.
– С выходом из чего?
– Искусственный гипобиоз – клинический аналог природного состояния пониженной жизнедеятельности организма. Внешне процесс напоминает обычный сон.
– Что-то наподобие зимней спячки у животных?
– Совершенно верно. Но человеческий организм устроен несколько иначе, поэтому пришлось немало потрудиться, чтобы обмануть природу. Герметичное внутреннее пространство капсул разбито на несколько температурных зон, что позволяет существенно замедлить обмен веществ и процесс старения.
– А что означает «чистый результат»?
– Абсолютно безвредный для жизни испытуемого.
Хайнц с непониманием и опаской посмотрел на доктора.
– Нет-нет, не пугайся, – рассмеялся тот, – на протяжении последнего месяца моей работы в секретной лаборатории концлагеря Дахау не было зафиксировано ни одного случая с летальным исходом. Ни одного! Все испытуемые возвращались к жизни в удовлетворительном состоянии. Ну, а мне, как всякому ученому, хотелось бы довести процесс до совершенства. Вот и всё.
– Хорошо, Карл. Но более пяти дней я тебе не дам.
– Опять проблемы с экипажем?
– Как раз наоборот – после показательного расстрела главного бунтовщика мои подводники готовы лечь в твои капсулы хоть сегодня. И, согласись, не следует вторично испытывать их терпение.
– Да-да, понимаю…
– И потом, капсул всего пятьдесят, а народу в подскальной базе прибавилось, и продуктов с каждым днем становится меньше.
– Хорошо, Хайнц. Ровно через пять дней первая партия из десяти моряков ляжет в капсулы и уснет…
Карл Нойманн работал в своем «лазарете» как проклятый – это вынужденно признавали даже те, кто ежедневно ремонтировал во главе с инженером-механиком вышедшее из строя оборудование базы. Ассистенты под руководством профессора сооружали врачебный пост с операционным блоком, инженеры с техниками корпели над криогенной установкой и над постом приборного контроля. В коротких перерывах ассистенты с инженерами отдыхали, а Нойманн принимал больных из команды «Верены». Случались заболевания и в экипаже U-3519, но все они носили простудный характер из-за скверного климата под скалой…
Тем не менее профессор сдержал обещание и в назначенный срок явился в отсек корветтен-капитана.
– Поздравь меня, Хайнц, – устало переступил он порог. – Эксперимент завершен с поразительной чистотой – твой торпедист пробудился в полном здравии.
– Пробудился? – растерянно пробормотал Мор. – И не жалуется на свое состояние?
– Ни одной жалобы! Более того, он выразил готовность идти работать сразу после пробуждения. Пришлось сослаться на недельный срок ареста, чтобы удержать его в постели. Можешь в любое время зайти и поговорить с ним лично.
– Не помешает навестить и расспросить его о здоровье при подчиненных.
– Неужели твои моряки опять возмущаются? – изменился в лице профессор.
– Скорее, сомневаются. И я их понимаю: страшновато засыпать на целых шесть лет. Что произойдет в мире за это время? Не обнаружат ли русские нашу секретную базу? Сумеем ли выйти из этого… как его?…
– Гипобиоза.
– Вот-вот.
– Не волнуйся, Хайнц. Ты являешься большим специалистом по погружению в морскую пучину, а я – по погружению в долгий сон…
Спустя полчаса у кровати Вебера толпились офицеры во главе с командиром U-3519. Через некоторое время всем им предстояло заснуть, а потому каждый с любопытством осматривал «первопроходца» и задавал элементарные, а порой и глуповатые вопросы.
– Эрих, что тебе снилось?
– Я не запомнил, – скромно улыбался торпедист, до сего дня не знавший внимания и славы.
