– Как ты его назвал?
– «Потсдамская площадь». Знаете, почему?
– Конечно, нет.
– Из-за постоянной беготни по отсеку и топота матросских башмаков. Он находится между центральным постом и машинным отделением – самыми обитаемыми и рабочими отсеками. Да и сам он никогда не бывает тихим…
Из «Потсдамской площади» они прошли в дизельный отсек. Почти весь его объем занимали два дизеля, здесь же размещались баллоны со сжатым воздухом и с углекислотой. Остальное пространство было заставлено добротными деревянными ящиками и металлическими контейнерами, выкрашенными в темно-серый цвет.
– Что в них? – спросил Нойманн.
– Груз, который я должен был доставить из Киля в Японию, – поморщился Альфред.
– Это я уже понял. А что конкретно?
– В ящиках находятся детали и техническое описание ракеты ФАУ-2. В контейнерах – две тонны какого-то вещества, необходимого для изготовления «оружия возмездия».
– Как оно называется?
– Кажется, уран.
– Уран? – переспросил профессор.
– Да, в секретном приказе было сказано «обогащенный уран-235».
– Это последний отсек?
– Нет. Последний – электромоторный.
– Там такой же груз?
– Такой же.
– Много?
– Почти столько же…
Зигмунд Рашер не был специалистом в области влияния радиации на живые организмы. Впрочем, если бы данная проблема находилась в рамках его специализации, бонусов бы это не принесло – лучевую болезнь и ее страшные последствия в конце тридцатых только начинали исследовать.
Учась на медицинском факультете во Фрайбурге, практикуя в Базеле, защищая кандидатскую диссертацию в Мюнхене и работая по заданию «Аненербе» над проблемами диагностики рака, Рашер даже не слыхивал о таком заболевании. Лишь в начале сороковых среди врачей поползли разговоры о разработке учеными-физиками Третьего рейха новейшего оружия, должного, помимо колоссальных разрушений и психологического воздействия, нести смертельную болезнь от радиоактивного излучения.
Узнав о наличии на «Верене» страшного груза, профессор постарался не выдать волнения. Бегло осмотрев скупую маркировку ящиков, он повернулся и спокойно зашагал к трапу центрального поста.
– Сколько продлится обследование моих ребят? – сошел вслед за ним на каменный тротуар Альфред.
– Не знаю. Неделю или две.
– Почему так долго?!
– Все оказалось сложнее, чем я предполагал…
Расставшись с Ценкером, Нойманн вернулся в свой отсек и вызвал двух заместителей – практикующего хирурга Циммермана и опытного терапевта Рихтера. Однако рассказ о содержимом секретного груза «Верены» большого впечатления на коллег не произвел.
– На мой взгляд, ты сгущаешь краски, Карл, – постукивал хирург пальцем по крышке портсигара. – «Верена» слишком долго пробыла в море. Шутка ли – пройти по Атлантике вокруг Европы и Африки, пересечь Индийский океан и попасть в Тихий, а от Японии направиться обратно северным путем…
– Это практически кругосветное плавание, за время которого лично я сошел бы с ума, – поддержал его терапевт.
– Но факты говорят сами за себя! – кипятился Нойманн. – Все умершие так или иначе имели дело с машинным отделением, где складирован этот проклятый груз!
– Они могли просто надышаться какой-нибудь гадостью из дизелей.
– А пленные американки?
– Во-первых, они жили там же и дышали той же дрянью. А во-вторых, им приходилось беспрестанно удовлетворять похоть наших подводников. По десятку раз в день – представляете нагрузочку?! Неудивительно, что две женщины скончались по дороге.
– Здесь шлюхи от своих обязанностей освобождены. По крайней мере, с тех пор, как экипаж U-3519 уснул, а подводники «Верены» изолированы для медицинского обследования, – не сдавался профессор. – Однако состояние двух стремительно ухудшается. И то же самое я могу сказать обо всех машинистах.
– Послушай, Карл, все это чистой воды совпадение… – начал было Циммерман, но в железную дверь отсека громко постучали.
– Войдите! – крикнул Нойманн.
– Прошу прощения, господа, – появился на пороге один из ассистентов. – Только что скончалась одна из женщин. Вторая находится в критическом состоянии.
Профессор откинулся на спинку стула и обвел коллег победным взглядом:
– Что теперь скажете?
Те потерянно молчали…
К концу 1945 года в страшных мучениях скончались все машинисты, помощник инженера-механика и сам инженер-механик «Верены». Еще раньше – в ноябре – испустила дух последняя из плененных американок. Умерли также двое постоянных обитателей «Потсдамской площади» – кок и матрос-электрик, отвечавший за работу электроподстанции. А из выживших хуже других выглядели матросы и унтер-офицеры, чьи спальные места располагались в том же четвертом кормовом отсеке.
К январю следующего года половина врачей разделяла версию профессора Нойманна о гибельном излучении изотопа урана с атомной массой 235.
– Забудьте об инфекции и вирусах. Мы имеем дело с сильнейшим излучением, которое не способна остановить даже металлическая оболочка контейнеров, – говорил Нойманн своим заместителям. – Более того, мы не можем знать, останавливает ли его прочный корпус субмарины. Поэтому запрещаю вам появляться рядом с «Вереной» и использовать в пищу продукты из запасов ее экипажа.
– Что с назначенным курсом новейших препаратов – стрептомицина и пенициллина?
– Отменить – у нас мало этих препаратов. Обследование подводников «Верены» закончить, а истинную причину заболевания хранить в строжайшей тайне.
– Какова официальная версия летальности?
– А кто-нибудь интересовался? – скривился профессор.
– Нет, но…
– Отравление. Пусть будет отравление вредными газами от дизеля или подгоревшей смазки – не имеет значения. Они слишком долго плавали, и данная причина не вызовет подозрений…
Люди из экипажа «Верены» чахли и уходили из жизни с угрожающей стабильностью.
– Как вы думаете, кто будет следующим? – спросил профессора кто-то из ассистентов.
– К середине 1946 года в живых не останется никого из обитателей четвертого жилого отсека, – не задумываясь, ответил тот.
– Почему вы так уверены?
– Неужели вы не понимаете?! – взорвался Нойманн. – Вначале умерли те, кто нес рабочие вахты в «Потсдамской площади» и отдыхал там же. Теперь настал черед тех, чьи рабочие места были в носовых отсеках подлодки, но спать они все равно возвращались в четвертый отсек. Ясно?
«Потсдамская площадь» соседствовала с дизельным отсеком, где хранился опасный груз. В результате произошло именно так, как прогнозировал профессор: к лету 1946 года один за другим скончались все обитатели кормового жилого отсека – унтер-офицеры и матросы, возвращавшиеся туда после вахт, дабы завалиться на свою койку и как следует отоспаться.
