Ого, вот это слух – он будто видит сквозь стены!
– Пойду поднимать твоего товарища, а ты действуй.
– Подожди. Сможешь подсказать, когда немец окажется напротив двери?
– Конечно.
Прошло несколько минут…
– Приготовься, – скомандовал старик. – Давай!
Стальная дверь тяжелая, но и мои сто килограммов, помноженные на приличный импульс, – не пушинка.
Распахнувшись, подобно фанерной, дверь сшибла с ног охранника – пожилого мужика с висящим на плече автоматом. От неожиданного удара тот отлетел и впечатался в противоположную стену.
Прыгнув следом, я зажал ладонью открытый рот и дважды ударил кулаком в челюсть. Полные ужаса глаза закрылись, а я вдруг понял, что неподалеку торчит другой немец.
Черт, вот это прокол!
Второй мужик удивился моему появлению не меньше своего коллеги. Он стоял в пяти метрах – чтобы до него добраться, я должен подняться и сделать два прыжка.
Не успеть! Потому что его рука уже тянулась к автомату.
А моя… Моя наткнулась на рукоятку ножа, висящего на поясе поверженного немца.
План действий созрел мгновенно и сам по себе – при минимальном участии сознания. Выхватив холодное оружие из ножен, я бросил его в часового. Короткий свист, глухой звук, стон. Я был уже на ногах, чтобы добить его, но… этого и не требовалось. Тяжелый нож легко вошел в его грудь – по самую рукоятку.
Подобрав оружие и подсумок с запасными магазинами, я заглянул в карцер:
– Путь свободен.
– Подождите минутку. – И дед исчез в оранжерее по выращиванию водорослей. Вернувшись, протянул мне ключ: – Тот самый, который сам выточил. А Рашеру в шестьдесят четвертом я соврал, будто выкрал костюм с дыхательным аппаратом из отсеков «Верены». Рашер – не подводник, номера не сверил…
Коридор был пуст. Я шел первым. Приотстав, на одной ноге прыгал Маринин, рядом, поддерживая его, семенил короткими шажками дед. Дышал он тяжело, часто останавливался и, зажав рот ладонями, прочищал горло…
У поворота я притормозил и осторожно выглянул за угол.
– Пусто? – спросил дед.
– Никого.
– И я ничего не слышу.
Отсчитав третью слева дверь и присев на колено, я держал под прицелом начало коридора. Старик же, отыскав на ощупь замочную скважину, справлялся с замком.
– Надевай, – появился он через пару минут и протянул Маринину какие-то вещи.
Тот сел на пол, натянул старый резиновый костюм, завязал ворот. Затем просунул голову в раритетный резиновый жилет, исполняющий роль дыхательного аппарата, и удивленно покачал головой, разглядывая на груди изображение орла со свастикой.
– Прям как в кино, ей-богу.
– Точно. Как бы нам закадровый смех не устроили, – надел свой жилет и я. Увидев стоявшего в сторонке деда, удивился: – А ты?
– Обойдусь.
– То есть как обойдешься? Температура воды около нуля! И где твой жилет?
– Пошли-пошли, – поторапливал он вместо объяснений.
Пожав плечами, мы потопали к причалам. Откуда нам знать – вдруг дедовская «снаряга» припрятана там?…
Впереди показался длинный зал, освещенный двумя рядами желтоватых матовых ламп, насквозь пропитанный запахами машинного масла, смолы и прелых морских водорослей.
Выглядывая из коридора, я поинтересовался вполголоса:
– Куда дальше, дед? Прямиком к задвижке или требуется куда завернуть?
– До сходней, – коротко и уверенно ответил он.
– Ты ничего не путаешь? Зачем нам на лодку?
– Мы взойдем на борт всего на несколько минут.
– Ладно, поехали. – Держа наготове автомат, я вышел из коридора.
В жилой зоне было на удивление тихо: ни джаза, ни пьяных голосов. Не иначе, часть уцелевших в перестрелке отправилась по наклонному шурфу наверх – проверить мой бред о современном крейсере в бухте Нагурского. Значит, нужно поторапливаться…
Поочередно взобрались по сходням на палубный настил субмарины и зашли внутрь легкого корпуса. Он здорово проржавел, но пока еще крепок. Видимо, где-то здесь дед припрятал костюм с жилетом.
Услышав тихий стон Маринина, он приказал:
– Ты, парень, не мучай свою рану – останься здесь. А мы поднимемся выше…
Вдвоем заползли по трапу на мостик. Откашлявшись и восстановив дыхание, дед нырнул внутрь небольшой зенитной башни, расположенной в передней оконечности ограждения рубки. Я пошел за ним. В тесном пространстве башни, из которой наружу торчали спаренные стволы зенитной установки Flak-38, очень темно, но мой девяностолетний родственник орудовал на ощупь, и скорость его движений была невероятной – я едва успевал понимать, что он делает.
Для начала он уселся в маленькое кресло наводчика, слева нашел ладонью крышку герметичной емкости, открыл ее, вынул увесистый магазин с десятком двадцатимиллиметровых снарядов и вставил в приемное гнездо левого орудия. Те же действия он произвел, заряжая правый ствол. Поочередно взводя затворы, довольно прошептал:
– Готово. А теперь, Женя, наведи-ка автоматы точно в дальний конец причала.
Поглядывая в прицел и подкручивая рукоятку одного колеса, я опустил орудия до нужного уровня. Рукояткой другого повернул башню немного правее.
– Сделал? – покинул дед кресло наводчика.
– Да.
– Иди за мной…
Тем же маршрутом мы пробрались в похожую башню задней оконечности ограждения боевой рубки. И снова дед по-хозяйски устроился в кресле, снова открыл крышку герметичного ящика, снова щелкнул механизмами приемных гнезд и затворов.
– А эти орудия наводи на ложементы с торпедами.
– Что ты задумал? – спросил я, поворачивая башню почти под девяносто градусов вправо.
– Хочу сделать то, о чем мечтал долгие годы, – с грустью проговорил бывший краснофлотец. – Хочу превратить проклятую базу в могилу для всех ее обитателей. А заодно пособить вам выбраться из этого ада…
– Послушай, дед, мы столько времени считали тебя погибшим, – легонько потряс я его за плечи. – Сегодня происходит наша встреча, я знакомлюсь с тобой, строю планы… А ты не хочешь выбраться наружу?!
– А я и есть погибший, – поднял он на меня пустые глазницы. – Ты, Женя, принес самую важную весть: мое имя очищено от грязи. Я много лет мечтал вернуться на Родину и восстановить справедливость, доказать, что всегда был честен. А теперь… теперь в этом нет смысла. – И дед зашелся в жутком кашле.
С минуту я смотрел на худые вздрагивающие плечи, понимая, что его не переубедить. Человек, проживший шестьдесят лет в подземелье среди врагов и не потерявший при этом рассудок и волю, своего решения не изменит.
