Когда-то в этих местах добывали камень для строительства, но вскоре каменоломню забросили: место было труднодоступным. Проложенная дорога со временем разгладилась, заросла колючкой, словно здешняя земля исторгла ее из себя, как инородное тело.
Подневольные боевики лениво ворочали глыбы, расчищая поле деятельности.
Васильев уже чувствовал, что на верном пути. Нюх у лейтенанта был профессиональный — заимел в свое время опыт разминирования в российской глубинке.
Сначала проглянул брезент, затем зеленые ящики, их тут же вскрыли — новенькие, в смазке, автоматы Калашникова блеснули воронеными стволами, вот-вот готовые прыгнуть прямо в руки. Потом откопали футляры с реактивными гранатами, «цинки» с патронами, еще один ящик с автоматами, ручные гранаты в молочном бидоне и прочую дребедень, от которой у военного часто сводит скулы и пропадает желание улыбаться.
Лаврентьев посмотрел на это добро, восторга не выразил, потому как уже предвидел последствия, приказал:
— Загружай! Сабатин запаздывает, ждать не будем…
Пленные загрузили оружие, затем их рассадили по машинам. Водителей легковушек командир отпустил и сказал на прощание:
— Передайте Сабатину, что наглость его холуев терпеть не собираюсь и наказывать буду беспощадно.
На следующий день появились три посланца от Сабатин-Шаха. Лаврентьев принял их через час, провел по территории полка, показал гауптвахту, где содержались боевики, и пояснил, что своей властью арестовал их на десять суток за попытку угрожать оружием должностному лицу при исполнении им своих обязанностей.
— Расстрелять их по законам военного времени я, к сожалению, пока не имею права, Уголовный кодекс уважаю, так что ограничился арестом. Об этом я сообщил нескольким журналистам, в том числе и американским. Сейчас арестованные убирают территорию, чистят туалеты. Блеснут в труде — отпущу раньше. Питание у них калорийное, все довольны. Так и передайте Сабатину. Это все. Дежурный вас проводит…
Вечером позвонил Сабатин-Шах. Он любезно похвалил военную хитрость Лаврентьева и перешел к делу:
— Командир, этих трусливых щенков можешь оставить себе, но верни мне оружие.
— Оружие ты не получишь, а вот щенков забирай, вырастут, может, собаками станут.
— Зачем, командир, тебе неприятности?
— Сабатин, ты еще не понял? Меня пугать — себе дороже…
И тут же грукнул еще один звонок. «Москва. Чемоданов!» — с тихой тоской понял Лаврентьев и выразительно посмотрел на Штукина, который минуту назад появился в кабинете. Действительно, это был генерал. Комдив доложил по команде про захваченное оружие и пленных, и вот теперь начались последствия.
— Ты что там натворил, Лаврентьев? — забулькал знакомый голос.
— Меня попытались захватить в заложники, — устало начал командир. — А я не согласился.
— Я не об этом! Зачем тебе было связываться с этим оружием? Тем более людей на гауптвахту сажать! Ты что, прокурором себя возомнил?
— Меня больше часа держали под дулами автоматов. Может, мне еще извиниться тогда надо было?
— У тебя нейтралитет, а ты его попрал!
Лаврентьев почувствовал, как накаляется генеральский голос.
— Это они нарушили, товарищ генерал! А я отреагировал, как подобает командиру российского полка, а не блудливому миротворцу.
Чемоданов умолк, видимо, осмысливая услышанное, потом, наполнившись воздухом, забулькал с новой силой:
— Лаврентьев, ты забыл, с кем и как разговариваешь! Немедленно отпусти пленных и верни оружие!
— Оружие я уничтожил! — соврал Лаврентьев.
— Очень плохо! Мы ведем перспективную работу, а ты, понимаешь, палки нам в колеса вставляешь! Ты меня хорошо понял, Лаврентьев?
— Понял, — после паузы отозвался командир и тихо добавил в сторону Штукина: — Создается впечатление, что у Сабатина прямая связь с Москвой.
— Хорошо, — тут же успокоился генерал и спросил: — Как там мой геройский родственничек поживает?
— Какой?
— Чемоданов, естественно.
— Чемоданаев?
— Ну да! Что ты там, в самом деле! — раздраженно послышалось из трубки. — Представление написал?
— На кого? — не понял Лаврентьев.
— Посмотрите, опять придуривается! Или еще не очухался после того, как побывал в заложниках? Единственный солдат остался в полку, все разбежались, а ты не знаешь, на кого писать представление на орден. Да, орден «За особое мужество». И поторопись!..
Неожиданно связь прервалась, и Лаврентьев спросил:
— Ты что-нибудь понял? Представление на этого раздолбая! Где он, кстати?
Штукин зачем-то посмотрел на часы и ответил:
— Спит в санчасти.
— Подагра мозга. Он считает Чемоданаева своим родственником.
Штукин замялся, потер пальцами переносицу.
— Тут такое дело получилось… — аккуратно начал майор. — Этот Чемоданов то ли не расслышал, то ли не понял, но решил, что наш боец — его родственник. Я попытался его переубедить, а он перебивает, бормочет, как индюк, что у него редкая потомственная фамилия и ошибок быть не может. И он в разговоре напрямую сказал, что надо представить Чемоданова к правительственной награде. Я уклончиво пообещал. Может, и офицеров заодно представим…
— Не городи чушь! Наши офицеры выбросят в помойку награды, если вместе с ними наградят и этого бездельника. — Лаврентьев подозрительно глянул на Штукина. — А ты чего такое живейшее участие принимаешь? Что-то и тебе перепадет, в академию трассу расчищаешь?
— Евгений Иванович, ведь мы с вами насчет академии договорились!
— Отпущу, но не вздумай писать представление на этого гоблина.
Тут снова позвонил Чемоданов. Генерал сообщил такую новость, от которой у Евгения Ивановича сразу зачесалась спина и засвербело в ухе: через два дня полку предписывалось выделить усиленную бронегруппу и выдвинуть ее на прикрытие границы. Сначала он не поверил своим ушам, но еще более изумился, когда генерал назвал количество необходимой техники: пять танков и десять бронетранспортеров с экипажами.
— У меня же людей нет! Кого я в полку оставлю? — заорал Лаврентьев так сильно, что за окном снялась с деревьев стая ворон и, откаркав, опустилась на крышу столовой.
— Если не прикроем границу, твой полк сметут как щепку, — зажужжало в трубке.
— На месте постоянной дислокации меня никто не сметет! — еще громче прокричал Лаврентьев. Его фразу хорошо расслышали прохожие за полковым забором.
— Оставишь необходимое количество для охраны, остальных на южные рубежи республики. И это приказ.
Разные «хренации» случались в воинской жизни подполковника Лаврентьева Е.И. В Афгане без саперного прикрытия по напичканным минами дорогам прорывался к своим, два раза подрывался, старичок БТР терял колеса, как зубы, но все же вывез, вытащил, спас. В том же Афгане его роту высадили в самое логово моджахедов, и была бы им хана, если б Лаврентьев не приказал взять штурмом дом-крепость с башнями и высокими толстыми стенами. Они высадили гранатометом двери, перебили команду моджахедов и сидели, пока не пришла помощь. Однажды ему приказали послать людей снимать вооружение со сгоревшего вертолета, он отказался, потому что «духи» заняли господствующие высоты и вся затея могла закончиться новыми трупами. Когда же пригрозили самыми страшными карами, поехал на БТРе сам, прихватив сержанта. Хорошо, что вертолетчики, узнав о безмозглом приказе, поддержали огнем… Снял он тогда покореженные пулеметы, молча швырнул к ногам заезжего армейского начальника.
