Через несколько минут «уазик» стоял готовый для выезда. Один из бандитов тут же проверил, не спрятано ли там оружие.
— Передай танкистам на засадах, чтоб готовили осколочно-фугасные, — негромко приказал Лаврентьев офицеру связи, потом взял радиостанцию и перенес ее в легковую машину.
Это сразу вызвало недовольство налетчиков.
— Ну а как я, интересно, сообщу своим, что заложница отпущена? — пожал плечами Лаврентьев.
— Ладно, хрен с тобой, я предупредил! Если что…
Командир сел за руль, бронетранспортеры уступили дорогу, за ним тронулся грузовик. Вулдырь пересел в кабину, в зеркало заднего вида Лаврентьев видел его угрюмое, как могильный барельеф, лицо. Из окна торчал ствол автомата.
На выезде из города его остановили постовые, но, узнав командира полка, махнули рукой. Лаврентьев притормозил, крикнул, показав рукой назад:
— Эти со мной!
Грузовик безропотно пропустили. Лаврентьев решил, что намеренно будет держать низкую скорость, так бандитам быстрее захочется уйти на просторы и запутать следы. Но сзади начали отчаянно сигналить, а потом за спиной прогрохотала очередь. Лаврентьев понял и прибавил скорость.
Но пора было на что-то решаться. Он посигналил и стал медленно притормаживать.
— В чем дело, командир? — крикнул Вулдырь, остановив машину рядом.
— Уговор был? Что мне, до самого Афгана пилить?
Вулдырь тряхнул стволом автомата.
— Кончай базар! Где скажу, там и получишь свою бабу.
Лаврентьев тревожно глянул на кузов, но из-под брезента торчали лишь коричневые лица арестантов. Ольгу, видно, держали на полу.
— Смотри, Вулдырь, я уже за себя не отвечаю. Сейчас дивизию на уши поставят. Тебе это надо?
— Вперед! — выкрикнул тот, и лицо его перекосила нервная судорога.
Еще около двадцати минут Лаврентьев крутил баранку, прикидывая, где танкисты устроили засаду. Похоже, его планы срывались.
Наконец бандиты решили остановиться. В грузовике стали сигналить, а Вулдырь замахал рукой. Когда Лаврентьев затормозил, он подошел к нему и, поигрывая автоматом, изрек:
— Давай звони своим, что заложницу освободили и ты возвращаешься!
— Сначала отпусти ее, — напомнил командир.
— Базара нет! Звони, а потом получишь, дыхалка гнилая!
Лаврентьев отрицательно покачал головой:
— Не было такого уговора!
— Ты, наверное, не понял или забыл, кто тут командует, командир недоделанный. Так, не хочешь? Смотри, ведь пожалеешь. Мне терять нечего! — Вулдырь сузил глаза.
— Зря теряешь время, Вулдырь… Все равно обман быстро вскроется. И спасать командира пошлют БТРы с двух сторон — из полка и от границы, — устало растолковывал ситуацию Лаврентьев.
— Марш в кузов, болтун! — рявкнул главарь.
Он подождал, пока командир залезет в грузовик, сам сел за руль «уазика». И они продолжили путь.
Лаврентьев улыбнулся Оле одними глазами, молча кивнул — все будет хорошо! — хотя и сам не знал, что в следующую минуту придумают бандиты. Осталось только попасть под свою же засаду. И он поежился, представив, как в грузовик влетит огромная осколочно-фугасная дура. Мало не покажется.
Повсюду на полу лежали автоматы, и Лаврентьев понял, что масштабы разграбления полка ужасны. На душе стало тоскливо, он постарался пока не думать об этом.
Все же нервы у Вулдыря не выдержали. Он остановил машину, выскочил из нее. «Чувствуешь, зверюга, что осталось недолго», — понял Лаврентьев.
— Вылазьте! — приказал Вулдырь. — Кончать вас буду!
Ольга жалобно пискнула, Лаврентьев погладил ее по руке.
Он спрыгнул вниз, помог спуститься Ольге.
— Туда становитесь! — Страшная улыбка скривила лицо главаря.
— Тебе тоже недолго останется, — покачал головой Лаврентьев. — Подпишешь себе приговорчик. И прокурор не понадобится…
Ольга тихо плакала, он поддерживал ее под руку. Мимолетно Евгений подумал, как странна и нелепа ситуация, о которой он и подозревать не мог несколько часов назад. «Хотя такое уже было… Странно, почему все плохое так несправедливо повторяется?..»
Вулдырь перезарядил автомат, черные брови сошлись на низком лбу.
— Забирай свою гребаную радиостанцию! И скажи: если преследовать будут, живыми не дадимся.
Он вытащил из «уазика» зеленую коробку с антенной, опустил на асфальт, сел за руль и рванул с места. Скрежетнула железными суставами коробка передач, машина помчалась вперед и еще не успела исчезнуть из поля зрения, как Лаврентьев уже вызвал своих танкистов:
— Козлов, как слышишь. Прием…
Ольга сидела на корточках, закрыв лицо руками. Лаврентьев склонился над ней, отвел руки, приподнял.
— Ну что ты, моя радость? Все уже позади… Забудь об этом.
В подтверждение его слов ветер донес глухой звук: бум-м! И тут же еще раз: бум-м!
— Вот и все. Представляю, как их там разметало… — сказал Лаврентьев. — Автоматы, жаль, покорежило. Да и от машин ни черта не осталось…
Она потерла виски, покрутила головой, наверное, пытаясь освободиться от кровавых видений. Лаврентьев промолчал, достал сигареты, присел на железную коробку рации и закурил. В трех километрах от них к шоссе лепился худой кишлачок с беленными солнцем стенами. Одинокой козявкой бродила корова. Он понял, что женщин теряют не только потому, что мало любят, но и потому, что мало им дают. А он ничего не может дать, кроме розового солнца, вылизывающего пустыню, худого кишлака на горизонте и ветра, который доносит пушечный гром. Такую фигню может дать каждый дурак. Особо и стараться не надо. Он посмотрел на свою невесту и подумал, что пауза отчуждения закончилась, решительно встал с коробки, обнял женщину за плечи.
Загудели «жучки» — это приближались танкисты.
— Машины сохранить не удалось! — доложил Козлов, спрыгнув с брони и обнажив белые зубы. Все остальное у него было грязно-серым. К тому же под шлемофоном у капитана сильно чесались уши. Поэтому он беспрестанно поправлял его. — Оружие собрали. Целых автоматов не больше пяти осталось…
— А бандиты?
— Окрошка… Мы за пригорком засели, выставили наблюдателя. А потом — вдогон… Только щепки полетели…
— Ладно, молодец… Поехали, там еще в полку заморочки ждут, — с тяжелым сердцем выдавил командир.
Черные дымы они увидели еще издали. Лаврентьев пришпоривал водителя, скрежетал зубами и бубнил под нос страшные ругательства, он обещал устроить психам Майданек с Бухенвальдом. А еще ему хотелось расстрелять на пепелище майора Штукина, хотя он знал, что тот все равно встанет, отряхнется и поедет поступать в академию. И поступит, а потом пришлет открыточку с видом на Москву-реку.
