Выступление Лаврентьева было коротким и емким.
— По имеющимся разведданным, подтвержденным Кара-Огаем, Сабатин-Шах готовит генеральный штурм полка. В связи с этим начальнику штаба обеспечить усиление выездного караула, охраняющего артиллерийские склады. Призвать для выполнения этой задачи офицеров и прапорщиков запаса, проживающих в городе. В случае явного нападения действовать в соответствии с Уставом гарнизонной и караульной служб, исключая предварительные команды «Стой, кто идет?» и тому подобные. Предупредительный выстрел делать в живот, очередной — в лоб…
После совещания Лаврентьев вернулся в кабинет. Его ждал прапорщик с кипой телеграмм, кодограмм, приказов…
— На кой черт мне сейчас эта галиматья? — выругался командир, но все же бегло просмотрел бумаги. Речь в них шла об экономии горючего, которое уже месяц не подвозили, о котловом довольствии, о повышении контроля за прикухонным хозяйством, которого давно и в помине не было. — Хоть бы спросили, не помочь ли чем, товарищ подполковник? — рявкнул он так, что прапорщик вздрогнул и почувствовал себя виноватым. — Офицеры поизносились, по два года таскают одну «песчанку», глядеть стыдно!.. На, уноси все. — Он небрежно расписался и отодвинул бумаги.
— Там журналисты эти стоят. Просятся на прием.
Лаврентьев понял, что не отвертеться.
— Скажи, пусть идут.
Понимая, что с журналистами бороться бесполезно, Лаврентьев научился легко и изящно давать интервью на любые темы. Впрочем, корреспонденты интересовались одним и тем же: «секретами боевого мастерства», «слагаемыми успеха в социалистическом соревновании», «комплексным подходом в воспитательной работе». И, в душе поражаясь себе, Лаврентьев бойко нес околесицу, насыщая ее обязательными оборотами: «личный вклад», «чувство ответственности, партийной принципиальности» и энергичными глаголами совершенного вида. Корреспонденты всегда серьезно и старательно записывали этот треп. А когда пришла очередь японского телевидения, надо было открывать рот уже перед телекамерой, мало того, вести иностранцев домой, демонстрировать офицерский уют. И тут начальство обнаружило, что у лучшего офицера не все в порядке с зубами — они попросту отсутствовали: какие потерял в драках, какие сами выпали от плохой воды и училищной кормежки. Если с квартирным интерьером вопрос решили по-военному быстро, то с зубами было сложнее: полковому дантисту это оказалось не под силу. И повезли Лаврентьева в столицу, где по высочайшему приказанию ему за два дня вставили сразу пять протезов.
Вспомнив эту историю, Евгений Иванович мысленно поблагодарил представителей Страны восходящего солнца. Вставленные зубы стояли до сих пор, нерушимо, как в былые времена Союз.
Оглушительным звонком взорвался городской телефон. Сквозь треск Лаврентьев разобрал, что на другом конце провода некто из центральной газеты «Воскресное чтиво». Мужчина просил дать «блицэксклюзивное» интервью.
— Не имею права! — отчеканил Лаврентьев.
— Почему? — протрещало в трубке.
— Сначала надо все согласовать и испросить разрешения у Абдуллохана, Абдуливана, Бурбы-Марбарана, Бурбы-Нахера, Салатсупа, Салатзалупа…
На другом конце провода озадаченно замолкли, и командир положил трубку.
«Хоть бы разок потрепаться о женщинах, о поэзии, о хорошей выпивке, — подумал Лаврентьев. — Спросили бы о сынишке, который живет за тридевять земель от непутевого папаши…» Вспомнив о жене, Евгений Иванович помрачнел. Он знал, что их отношения уже никогда не восстановятся, осталось только саднящее чувство — то ли досады, то ли обиды. В мыслях он называл ее актрисой притворного жанра. Она была хороша, но только для столичной жизни. Родила сына — и, по сути, отняла его. И вот эту боль нельзя было ни излечить, ни смягчить…
Дверь скрипнула. Появилась американка, за ней — оператор с камерой и штативом.
— К вам можно? — спросил он.
— Заходи, — пригласил Лаврентьев.
Оба были в джинсах. Парень — в легких кроссовках, девушка — в тяжелых ботинках со шнуровкой. Похоже, они давно не посещали баню. «Ее отмыть — и ничего будет», — подумал Лаврентьев о смуглянке.
— Так откуда вы?
— Телекомпания Си-эн-эн. Корреспондент Фывап Ролджэ и я, оператор Федор Сидоров.
— То, что ты Сидоров, я верю. А вот что это за имя такое — Фывап? Где-то слышал, убей, не помню!
Федя перевел вопрос, выслушал ответ девицы.
— Она говорит, что у нее очень редкое индейское имя. Ее папа — спортивный обозреватель, а мама — индианка из племени ирокезов. Она и захотела дать ей такое имя. В переводе оно обозначает «Бегущая по косогору вслед за уходящим весенним солнцем».
— Скажите, — продолжил перевод Сидоров, — вот Фывап интересуется, в свою очередь, происхождением вашей фамилии.
Лаврентьев наморщил лоб.
— Пожалуй, приблизительно можно перевести так: «Лист с лаврового дерева, радующий глаз чемпиона и плоть чревоугодника».
Фывап добросовестно записала ответ в блокноте.
— Какие вопросы вас интересуют? — спросил Лаврентьев.
— О, прежде всего, как вы оцениваете ситуацию, в которой оказался ваш полк? Возможно ли ваше участие в вооруженном конфликте? На Западе считают, что Россия скоро увязнет в «новом Афганистане».
— Мое дело — воевать, когда прикажут. По поводу же нынешней ситуации… Что вы хотите услышать? Давайте так: сейчас я сяду на трехметровую кучу стреляных гильз с лицом, обожженным порохом и южным солнцем. В руках у меня — почерневший от копоти автомат, ствол в дырках, и я кричу: «Патроны, быстрей тащите патроны!» И вот как бы в перерыве я обращаюсь к американским телезрителям: «Господа, обстановка крайне тяжелая… Ко всему, что вы видите, прибавить нечего… Может быть, это мое последнее интервью…»
Выслушав перевод, девушка всплеснула руками и заразительно рассмеялась:
— It’s all right!
— Давай договоримся так, — по-прежнему с невозмутимым лицом продолжил Лаврентьев. — Поживете здесь, посмотрите, с офицерами встретитесь, а потом и поговорим. А лучше вам здесь не засиживаться. Опасно.
Тут, к счастью, совсем рядом началась стрельба. Корреспонденты выскочили в коридор. Очереди доносились со стороны тюрьмы, которая находилась напротив полка, через дорогу.
Хлопнула входная дверь. Появились Штукин и Костя Разночинец. Они держали носилки, на которых лежал бездыханный солдат. Поравнявшись с командиром, офицеры аккуратно положили свою ношу на пол.
— Что с ним? — спросил Лаврентьев.
— Не знаю, — ответил Костя. — Нашли на стадионе… Кажется, дышит, — склонившись над лежащим, добавил он.
— Черт, единственного солдата бы не загубить!
— Чемоданаев! — позвал Штукин и осторожно потряс солдата за плечо.
— Осторожно, не повредите! — предупредил Костя.
Солдат приоткрыл глаза, мутно посмотрел на столпившихся вокруг него офицеров. Оператор Сидоров протиснулся к ним, торопливо настроил камеру, включил лампу, стал суетливо снимать.
