— Пошел вон! — прошипел майор Штукин.
— Нет, солдатик, послужи немного. Рано тебе еще. Но за готовность — спасибо… — Чемоданов поднялся со стула и произнес негромко: — Все свободны. А вы, Лаврентьев, подождите…
Когда они остались наедине, он доверительно сказал:
— Ладно, не дрейфь, подполковник. Сейчас везде такой бардак, думаю, и с тобой обойдется. Отправим тебя комбатом в Забайкальский округ куда-нибудь в Стылые Зяблики. Будешь служить честно — вернешь доброе имя. Родина не только карает, она дает возможность исправиться человеку.
…К вечеру десантный батальон разместился в казармах. Его командир, рослый майор с негнущейся спиной, рокочущим голосом и не сходящей с лица жизнерадостной ухмылкой, закончив дела, решил плотнее познакомиться с местными командирами. Но Лаврентьев от застолья отказался, сославшись на здоровье.
— Гена, уважь последнюю просьбу командира, — сказал он Штукину наедине. — Организуй прием как полагается. И Чемоданова не забудь. Скажи Хамро, чтобы подсуетился.
По пути Лаврентьеву встретился грустный Костя с перевязанными ладонями. «Бедный мальчуган», — пожалел он его.
— Как чувствуешь себя? Болит?
Костя неловко и как-то беспомощно развел забинтованными культями, из которых выглядывали лишь кончики пальцев.
— Руки — это что… Страшнее, когда душу распяли. Лежал в больнице и думал об одном: выйду, схвачу автомат и перестреляю весь дурдом…
— Не надо, они ведь всего лишь больные, не сознают…
— Ведь я их лечил, ни сил, ни времени не жалел…
— Трудно быть нормальным, Костя… Тебе надо развеяться. Хамро дает прощальный ужин.
— Куда мне с такими руками?.. Я пока висел, Евгений Иванович, думал, что, если выживу, начну другую жизнь. Я брошу пить, уйду из армии. Здесь я все потерял, всякий смысл своего существования. Надо уехать за тысячи километров, вычеркнуть все из памяти и начать по новой. Стать другим. Переродиться. Потому что такой, как я, сейчас никому не нужен. Наверное, я и опасен. У меня душа в дырах от гвоздей… А знаете, что страшней всего, кроме боли? Глаза, которые ползают по тебе, как клопы, и в которых нет ничего, кроме удовольствия и липкого интереса. Они стояли и часами смотрели, как я корчусь. Сборище дебилов нашло забаву… Мои руки угроблены. Наверное, я не смогу уже быть хирургом. Хотя меня тошнит от одной мысли, что я буду еще кого-то лечить…
А Хамро расстарался. Прощальный плов доходил на углях, и весь славный город К. принюхивался, отыскивая в сложном букете дух забронзовевшего бока баранины, покоящегося пока на дне казана, запахи янтарных зерен, прозрачных и набухших, кинзы, барбариса, зиры, не менее как трех видов перца, чеснока, лука и прочей тайной премудрости.
То же вино и тот же коньяк были разлиты в бутылки и выставлены на стол. Во главе его уселся проголодавшийся Чемоданов, он решил, что пора начинать. Он передал всем горячий московский привет от президента, министра обороны, народных депутатов обеих палат, сказал, что все они пристально следят за развитием событий в городе и в мотострелковом полку, выражают сожаление, что имеются человеческие жертвы и факты разбазаривания воинского имущества. Потом он начал выражать надежду, что личный состав оправдает оказанное ему высокое доверие по обеспечению интересов Родины на южных рубежах… Но его уже не слушали. Вдоль стола пошел ропот: «Где Лаврентьев?» Генерал недоуменно прервал речь и посмотрел на Штукина. Тот встал и, извинившись, сказал:
— Офицеры интересуются… Командир полка просил передать, что ему нездоровится и он не придет.
— Хорошо, — кивнул Чемоданов и снова заговорил.
Но офицеры по одному, по двое стали расходиться. Гремели стулья, табуретки, сдвинутые столы покачивались. Все происходило в полном безмолвии, если не считать вздрагивающего генеральского голоса.
— Что происходит? Что за неуважение? — наконец не выдержал Чемоданов. Губы его тряслись от бешенства.
Из офицеров полка за столом остался только Штукин.
— Поступил сигнал: шалят на одном из постов! Как разберутся, так сразу и вернутся, — нашелся майор. — Пойду тоже проверю…
Десантники переглянулись, и комбат, состроив серьезную мину, попросил разрешения убыть на вечернюю поверку.
— Идите, — мрачно отреагировал Чемоданов. — В ноль часов — на совещание!
В компании работников исправительного учреждения он принялся за плов. Единственный солдат полка уже все съел и только хотел улизнуть, как генерал поручил ему принести из столовой чаю. Чемоданаев выскользнул из-за стола и исчез в темноте. Он что-то бубнил недовольно, и если б московский гость знал местный язык, то узнал бы, что бравый воин даже командиру полка не носил чай, а всяким ханыгам, с которыми никто не хочет сидеть за одним столом, и подавно.
Ольга долго стучала в дверь лаврентьевской квартиры, прислушивалась, но вокруг по-прежнему стояла нездоровая тишина. Она спустилась вниз и посмотрела на его окна. Одно из них светилось желтым тревожным пятном. Ей стало не по себе.
— Женя, Лаврентьев! — крикнула Ольга и не узнала своего голоса. Она даже не подумала, что это весьма странно — кричать под окном, если тебе не открывают. — Что же делать, что же делать? — бормотала она, заламывая руки. — Надо звать офицеров. Врача…
Она вспомнила о перевязанных Костиных руках и застонала. Тем не менее через несколько минут она уже была в санчасти. Костя лежал поверх одеяла и смотрел куда-то в потолок.
— Костя, беда! С Женей что-то случилось!
Костя схватил медицинскую сумку, выскочил на улицу. Ольга мелкой дробью застучала вслед за ним.
Свет в комнате по-прежнему горел тревожным маяком.
— Отойди! — приказал Костя и, разбежавшись, ударил плечом. Что-то хрустнуло, и дверь отлетела в сторону. Замки в этом доме после многих воровских «чисток» держались чисто условно.
Они вбежали в квартиру. Командир плашмя лежал на полу, будто случайно споткнулся, упал и сейчас встанет, поругивая свою неуклюжесть.
Костя быстро наклонился над Лаврентьевым, перевернул его на спину. Глаза полковника были полузакрыты, лицо желто-зеленое.
— Что с ним? — еле слышно пролепетала Ольга. Она чувствовала, что сама вот-вот лишится чувств. Но тут же взяла себя в руки. — Что надо делать, говори!
— Не шуми… Расстегни ему куртку!
Он прижался ухом к груди лежащего.
— Пульс еле пробивается… Возьми сумку, открой, вытащи шприц-тюбик, сними колпачок, коли вот сюда. — Он показал место на руке Лаврентьева. — Смелее! Вот так… Теперь я буду делать массаж и восстанавливать дыхание, а ты беги к Штукину. Срочно «санитарку» на выезд, повезем в госпиталь. В здешней больнице его угробят.
— Так что же с ним? — простонала Ольга.
— Инфаркт… Укатали сивку…
* * *
Юра принес новость, от которой Сирегина душа похолодела, сжалась до размеров заячьего сердечка.
