Неожиданно, будто из-под земли, вырос Шамиль, подозрительно глянул на нас.
– Отсиживаешься? – рявкнул он на Удава. – Думаешь, все само собой рассосется?
– Я думаю, этой ночью уходить надо, – мрачно отозвался Удав.
– Ты так решил? Давай, командуй вместо меня! – мгновенно взорвался Раззаев.
– А ты хочешь, чтобы мы все подохли здесь? – Удав тоже вышел из себя. – Я не для того сюда приехал, чтобы меня запыжили и прикопали на сантиметр. Не было такого уговору. Я боевик, а не мясо для бешбармака!
– Иди, – неожиданно спокойно произнес Шамиль. – Оставляй оружие, и иди. Никто не держит… Давай, вали! Вон дорога прямо, да? Прямо к своим русским…
Удав помрачнел.
– А мы ведь договаривались, Шамиль, что не будем про национальности… Ты же знаешь, что один я не выйду, а в плен меня не возьмут… Тут же замочат, как только разберутся…
– Это твои проблемы.
– Мне мазы качать ни к чему, Шамиль. Ты меня знаешь. Я против тебя никогда не шел. Тут вопрос надо обсудить. Братва уже на издохе…
Нас незаметно окружили другие боевики. Каждый из них, как я заметил, могли двигаться бесшумной кошачьей походкой. А это первое, что выдает профессионалов войны. Они стояли и молча слушали перепалку: сутулый Салман Хашидов, узкоплечий и тщедушный на вид пакистанец Алихан, желтокожий сириец Джамаль. Возможно, Раззаев собрал всех на короткое совещание.
Салман что-то недовольно пробурчал. Я понял, что он поддерживает Удава.
– А кто говорил, что мы все смертники? – закричал страшным голосом Шамиль. Он перешел на русский, может, чтобы поняли мы с Серегой, а может, чтобы показать перед нами никчемность недавних клятв тех, кто сейчас выказывал недовольство.
Неизвестно, чем бы закончилась перебранка, но случилось непредвиденное обстоятельство, само по себе мало что значащее в стихии огненного смерча, сжигающего село, в вихрях жестокости, смерти, кровавого противостояния, вселяющих ужас и животный страх в сердца.
Раздвинув кольцо боевиков, в круг вошли сначала два окровавленных человека, я не сразу признал в них боевиков, потому что были они без оружия, а еще двое – чернявая мрачная Лейла и хмуроглазый Ширали – немилосердно подталкивали их стволами автоматов.
– Они хотели сбежать! – объявил Ширали.
– А я их подстрелила! – негромко, но с явной гордостью сообщила девушка.
– Спасибо тебе, сестра. Ты смелее некоторых мужчин! – с расстановкой проговорил Шамиль.
– А почему я должна быть их трусливей? – с вызовом спросила Лейла.
Шамиль сделал останавливающее движение рукой.
– Вы, трусливые шакалы, вы клялись на Коране! – страшно закричал Раззаев.
– Мы не убегали, Шамиль. Мы хотели устроить засаду русским! – ответил высокий боевик, раненный в плечо.
– Врешь! – не выдержала Лейла.
– Почему об этом не сказали своему командиру Ширали? – продолжал невозмутимо спрашивать Раззаев.
– Его не было рядом, а федералы продвигались! – продолжал оправдываться раненый. Его товарищ с простреленной ногой кривился от боли и еле удерживал равновесие.
– Ты врешь, собака! Я вам кричал: куда полезли? – внес ясность Ширали и наотмашь ударил оправдывающегося.
Раззаев втянул своим длинным носом воздух, скривился, отступил на шаг.
– От страха водки нажрались и пошли сдаваться… – констатировал он. – Расстрелять их! Ширали, тебе придется это сделать…
Тот молча толкнул их к бетонной стене, вскинул автомат. Высокий завыл на тонкой ноте, второй безотчетным движением прикрыл ладонями лицо. Длинная, размером в жизнь, очередь единым разящим мечом рассекла их тела, отбросила к стене, они поползли по ней, рухнули поочередно, влево и вправо. На бетоне остались щербинки и огромные кровавые кляксы…
– Будем держаться, – уже более спокойно произнес Шамиль. – К нам должны прорваться на помощь. А сейчас, если полезем в поле, нас перестреляют, как трусливых зайцев. Это все.
От меня не укрылось, что он был сильно возбужден, даже странно весел и буквально выплескивался в своих эмоциях – будто вдохнул пьянящего воздуха.
Боевики молча разошлись по позициям.
Мы остались вдвоем.
– На войне как на войне, – сказал Шамиль тоном, в котором не было и намека на оправдания, а скорей жесткая бравада.
– Ты решил положить всех, а потом уйти в одиночку? – спросил я. Я начинал чувствовать вкус своей профессии: можно задавать любые вопросы, даже самые гадкие и неприятные, даже если они отвратительны для тебя самого – все списывается на интересы газеты и беспардонность читающей публики. Впрочем, для негодяев не бывает запретных вопросов. Имею в виду Шамиля.
– Мне нельзя уходить в одиночку. Это дезертирство. Я уже говорил, как буду уходить. И ты пойдешь со мной.
– Ты же знаешь, что не пойду!
– Зря… Через неделю мы вместе с тобой были бы где-нибудь на Багамах, на Канарских островах или в Таиланде на заслуженной реабилитации. Когда ты еще побываешь за границей? А дядюшка Джо ценит журналистский труд. Об этом, правда, сами журналисты помалкивают, потому что получают от него такие гонорары, каких до пенсии никогда не накопить… Все они, борзописцы, лежат у него в сейфе, как куклы в сундуке Карабаса-Барабаса.
– Меня тоже хотите купить с потрохами?
– Нет, командир… Ты ведь не будешь проституткой-журналистом, да? Ты воин, боец… Газета – не твое дело.
– Ты научился хорошо говорить, убеждать… Раньше такого за тобой не наблюдалось… Тянешь меня за собой в могилу?
Он не ответил. А я вдруг понял, что Шамиль, бывший мой сержант Шома Раззаев, осознанно или неосознанно желал, чтоб я не покидал его, остался с ним в этот гиблый час, когда надежда не на удачу, а всего лишь на последний шанс из сотни. В Афгане нас зажимали в горах, лупили по нас с высот беспощадным огнем. И я помню первый бой Шомы, когда мы попали в окружение. Он молчал, крепился, бросая на меня вымученные взгляды. Он ждал, верил, что вытащу их… И я вывел всех до единого: мы дождались сумерек и под покровом дымшашек ушли незамеченными. Потом он признался, что ждал, что в той ситуации я прикажу идти напропалую в атаку. Шома сам не видел иного пути. В другой раз мы чуть не попали под огонь наших «градов». И опять ушли, потому что я вовремя успел определить, что очутились в «вилке». Мы бежали очень быстро, и смерть не успела догнать нас хвостатыми языками.
И теперь он вновь надеялся, что спасу, принесу ему счастье. Возможно, в его разумении, подспудном понимании я стал чем-то вроде талисмана. Скорее всего он не ждал от меня тактических решений, советов, помощи. Ему нужно было мое невозмутимое присутствие. Как тогда, в кривом ущелье, подпирающем своими хребтами эмалево-жгучее небо.
Как и тогда, сейчас он не хотел умирать. Багамские острова, куча дурных денег в карманах – надо было только дожить. Ведь осталось так мало – просто прошагать пару километров сквозь цепи мерзнущих на поле людей. Поприветствовать, показав, что ничего не имеешь против них, что войны уже нет, а все случившееся – досадное недоразумение.
