– Да, преподы тоже люди! Кто бы мог подумать?
Баб-Ягун тронул Таню за плечо.
– Тань, тебя вон с того стола зовут! – сказал он.
– Меня? Кто? – удивилась Таня.
Она подняла голову и увидела, что ее манит к себе
Лукерья-в-голове-перья. Она встала и, на всякий случай улыбаясь, подошла к
старухе.
– Ишь ты, смуглая какая! Феофил Гроттер-то не твой ли будет
дед? – спросила Лукерья.
– Мой.
– Как же, знавала я старика… Всем молодцам был молодец, да
только вот характер был треснуть какой паршивый!
– Faber est suae quisque fortunae
[3] – полыхнув искрой,
сказало кольцо.
Лукерья-в-голове-перья расхохоталась. Единственный желтый
зуб запрыгал у нее во рту, оказываясь в самых невероятных местах: то сверху, то
снизу, то вовсе пропадая где-то под крючковатым носом.
– Узнаю милого по походке, а старого скрипуна по перстеньку
да по латыни… – сказала старуха. – Так, значит, ты Таня? Наслышана я о
твоих подвигах. Учиться-то успеваешь?
– Успеваю, – ответила Таня.
Ее всегда ужасно раздражали вопросы про учебу. И не
потому, что она училась плохо. Как раз совсем неплохо. Просто в этом вопросе
была какая-то дежурность. Тане казалось, его задают от незнания, что еще можно
спросить у подростка, и ответ на него забывают через пять минут. Она обещала
себе, что, когда ее совсем достанут, она тоже будет спрашивать у взрослых: «Работать
успеваете?» – «Да!» – «Продолжайте в том же боевом духе!»
– Без родителей-то тяжко, чай? – спросила Лукерья.
– Лучше не бывает! – с вызовом сказала Таня.
Быть сиротой вдвойне тяжело. Мало того, что ты лишен самых
близких тебе людей, но и вынужден отвечать на идиотские вопросы и выслушивать
притворные сочувствия.
Старуха проницательно взглянула на нее.
– Ишь ты, гордая! Оно и верно, нечего перед всяким душу
открывать. Только ты ее откроешь, душу свою, а тебе туды раз и тьфу! Обидно! Уж
я-то знаю, об чем говорю, – одобрительно сказала Лукерья.
Она вытащила деревянную табакерку с портретом какого-то
старика (на миг у Тани мелькнула мысль: а вдруг это Древнир?) и открыла ее. Из
табакерки выскочил крошечный черный кот и, на бегу увеличиваясь, помчался
дразнить Сарданапалова золотого сфинкса, который был слишком велик и под стол
никак не пролезал.
Лукерья-в-голове-перья понюхала табак.
– Не думай, Танька, что я тебя просто так позвала, чтоб в
ране твоей пальцем своим заскорузлым поковыряться. Хочу я тебе подарок сделать.
Чай, нечасто ты подарки получаешь. На-ка вот! Они тебе еще сгодятся! –
старуха не выбрасывала искр, не произносила заклинаний, да только вдруг сами
собой в руках у нее оказались полотенце и деревянный гребень.
– Не надо, я не возьму, – сказала Таня.
– Бери, не отказывайся! Чай не ворованное дарю, свое! –
велела Лукерья.
Пока Таня сомневалась, стоит ли ей принимать подарок,
золотой сфинкс Сарданапала зарычал и прыгнул на кота. Стол, за которым сидели
Жикин, Попугаева, Лиза Зализина и несколько магов-первогодков, опрокинулся.
Выскочивший из-под него кот бросился к Лукерье. За ним по пятам, пылая от
ярости, мчался сфинкс.
Лукерья-в-голове-перья притопнула костяной ногой. Кот,
уменьшаясь на бегу, прыгнул к ней в табакерку и исчез. Повторно одураченный
сфинкс проехал лапами по плитам и ретировался ни с чем. Пока пораженная Таня
приходила в себя, старушка сунула ей в руки гребень и полотенце, захлопнула
табакерку и неторопливо отошла.
Едва Таня вернулась к Ваньке и Баб-Ягуну, к ней,
запыхавшись, подскочила озабоченная Ягге.
– О чем с тобой Лукерья-в-голове-перья говорила? –
зашептала она.
– Да ни о чем. Вначале о деде моем, потом полотенце и
гребень подарила. А что, не надо было брать?
Ягге вздохнула. Тане показалось, что с облегчением.
– Да почему ж нельзя? Недаром люди говорят: дают – бери,
бьют – беги. Лукерья-то старуха незлая, вот только вещунья. Окромя нее, таких
вещуний в мире уж и не осталось. Как скажет, так и сбудется. Не вдоль, не поперек,
а в самую сердцевину словом попадет! Ничего она тебе не говорила? Вспомни!
Таня честно задумалась.
– Да нет, вроде ничего такого… Ягге, а как она колдует без
кольца, без заклинаний?
– А так и колдует. Все настоящие ведьмы только так и
колдуют, из сердца… Кольцо-то да палочка волшебная, чай, для дураков делались.
Где им, дуракам, сотни лет сердце развивать да доброту в себе копить – взяли
палку, кольцо нацепили да пошли дрова ломать… Коли Лукерья тебе ничего не
сказала, знать, оно к лучшему, – проговорила Ягге и отошла.
А у Тани в памяти, как всегда с опозданием, всплыли слова
ведьмы. «Они тебе еще сгодятся!» – произнесла Лукерья, давая ей гребень и
полотенце. Да только стоит ли считать это предсказанием? Может, старуха только
хотела сказать, что гребнем она будет расчесывать волосы, да и полотенце
тоже пригодится?
И не странной ли была история с котом, на которого сфинкс
напал именно в минуту, когда она уже отказалась от подарка? Вот и ломай себе
голову. Не жизнь, а сплошные загадки.
* * *
Вечером, когда довольные баб-ёжки разъехались, во двор школы
волшебников вышел Тарарах. Некоторое время питекантроп, покачиваясь, стоял
посреди двора и двусмысленно щурился на луну, а потом, обращаясь к Большой
Башне, потребовал:
– Тибидохс, Тибидохс, встань к лесу задом, ко мне передом!..
Каменная громада осталась неподвижной, однако
впечатлительному Тарараху почудилось, что своды башни презрительно дрогнули, а
тонкий, издали похожий на сломанную дужку от очков шпиль на крыше раздвоился.
– Эх ты! Какая ты после этого избушка! Ты ж целый
избенций! – укоризненно сказал преподаватель ветеринарной магии и
удалился, сильно кренясь назад.
Глава 4
Бешеное родео
Дядя Герман выглянул в окно и передернулся от омерзения.
Природа пребывала в полуденном мажоре и благоденствии. В воздухе кружился
тополиный пух. По липким толевым крышам гаражей прогуливались голуби. Любого
другого такое зрелище умилило бы, но дядя Герман не ощутил ничего, кроме
сильнейшего раздражения.
Последние дни яркий солнечный свет почему-то вызывал у него
резь в глазах. Даже по коридорам Думы он ходил в темных очках, как скрывающийся
магфиози.
