Справа от самого доброго депутата кто-то деликатно кашлянул.
Дурнев опустил шторы. Тетя Нинель, одетая в безразмерный халат отошедшей от дел
гейши, держала в руках подносик.
– Германчик, твои кружевные носочки и носовой платочек в
красную клеточку! – доложила она.
Дядя Герман скривился и метко пнул поднос.
– Сколько раз тебе говорить, что я больше не ношу кружевных
носочков!!! Мне нужны черные кожаные брюки и хлыст! – рявкнул он.
– Герман, дорогуша, но в Думу тебя с хлыстом не пустят! А в
кожаных брюках и подавно! – мягко возразила супруга.
Поняв, что тетя Нинель права, Дурнев сдулся как воздушный
шарик и послушно надел кружевные носочки.
– Ты права, Нинель. Совершенно невозможно стало заниматься
политикой. Представь, какой-то умник сделал в Думе поручни из осины. Я всадил
себе занозу, так ранка уже вторую неделю не заживает! – недовольно сказал
он.
– Кошмар, просто кошмар! – сочувственно закивала тетя
Нинель.
Примерно через полчаса Дурнев, почти насильно облаченный во
вполне приличный, мышиного цвета костюм, собрался в Думу. Запечатлев на бледном
лобике супруга контрольный поцелуй, тетя Нинель с облегчением выпроводила его
из квартиры. Удрученно качая головой, она отправилась на кухню. Именно там,
среди копченых индеек, ананасов и бумажных пакетиков с пончиками, протекала
значительная часть ее жизни.
Став почетным председателем В.А.М.П.И.Р., дядя Герман резко
преобразился. В изгибе его спины появилось нечто царственное. Его зеленое лицо
приобрело королевскую брюзгливость. Порой вечерами он застывал перед зеркалом
и, выдвинув зубы – теперь он мог это делать по желанию, – провозглашал:
– Трепещите все! Я король вампиров! Наследник моего пращура!
Как-то Пипа неосторожно хмыкнула:
– Пап, да какой ты вампир! У тебя даже на томатный сок
аллергия! Интересно, те умники из Трансильвании об этом знают?
Дядя Герман так взбесился, что первый раз в жизни накричал
на дочь и даже бросил в нее подушкой.
Такса Полтора Километра надрывно завыла из-под дивана. Из
своего убежища она не вылезала уже несколько дней. Такой сдвиг в психике
случился с ней после того, как самый добрый депутат попытался укусить ее за
лапу. Дядя Герман был не виноват. Виновато было полнолуние.
Одна тетя Нинель относилась к причудам мужа вполне спокойно.
После кролика Сюсюкалки она на всю жизнь приобрела иммунитет ко всем выкрутасам
своего преуспевающего супруга.
Но вернемся к тому злополучному утру. Не успела тетя Нинель
съесть восьмой пончик и поставить в духовку очередную сверхполезную индейку,
как в дверь неожиданно постучали.
В сущности, это было бы не так уж и странно, не будь эта
дверь в лоджию. Тетя Нинель некоторое время лихорадочно соображала, не
спрятаться ли ей под стол, но после вооружилась топориком для разделки мяса и
прокралась в комнату.
«Опять эта Танька Гроттер! Вечно на ее лоджии невесть что
творится!» – негодующе подумала тетя Нинель.
Стук в дверь не прекращался. Осторожно выглянув через
стекло, супруга дяди Германа увидела на лоджии огромные кожаные сапоги со
шпорами, которые, подскакивая, раздраженно пинали дверь. Рядом с сапогами
лежала шпага в ножнах и небольшая металлическая корона, больше напоминавшая
обруч.
«Ага, это же регалии Германа! Эти психи из Трансильвании
все-таки их ему прислали! Надо куда-нибудь спрятать эти штуки, пока Герман
окончательно не свихнулся!» – решила тетя Нинель.
Высунувшись на лоджию, она схватила сапоги, шпагу и корону
и, разглядывая их, вернулась в комнату. Такса Полтора Километра вновь завыла
из-под дивана. На этот раз вой ее был особенно надрывным и душераздирающим.
«А сапожки-то ничего! Стиль есть! И размер как будто мой!» –
мечтательно подумала тетя Нинель, осторожно трогая пальцем звякающее колесико
на шпорах.
Корона и шпага заинтересовали ее куда меньше. На них были
следы ржавчины, и поэтому Дурнева брезгливо несла их на расстоянии вытянутой
руки.
«В комиссионку, что ли, отволочь эти железки? Да только
сколько там дадут за такой хлам? Пускай уж остаются!» – подумала супруга самого
доброго депутата, пряча новообретенные регалии в нижнее отделение шкафа-купе.
Там у нее хранились всякие хозяйственные тряпки и бытовая
химия. Это было единственное место в доме, куда дядя Герман с его вечными
аллергиями никогда не совал свой нос.
Тетя Нинель уже вышла в коридор, когда внезапно шкаф-купе
заходил ходуном, сотрясая пол и стены. В соседней квартире у генерала
Котлеткина с антресоли упал танковый шлем. Алое зарево залило комнату.
Однако длилось это всего несколько мгновений. Шкаф перестал
вздрагивать. Зарево померкло.
Нинель Дурнева ничего не заметила. Повинуясь зову сердца,
она повлеклась душой и телом на кухню, жадно втягивая ноздрями воздух. В
духовке, разбросав пупырчатые крылышки, точно стареющая красавица в солярии,
подрумянивалась индейка.
Ах, тетя Нинель, тетя Нинель! Будь у вас хоть на пять копеек
ума и интуиции, вы ни за что не оставили бы шпагу, корону и сапоги у себя в
доме. Избавились бы от них, уничтожили, бросили бы в топку в котельной! Ах,
тетя Нинель, хоть бы не на пять, хоть бы на копейку вам ума! Но чего нет, того
нет…
* * *
В один из июньских вечеров Таня, Ванька Валялкин и Баб-Ягун
сидели в общей гостиной и удрученно разглядывали треснувший малахит. Возле
малахита, дебильно хихикая, витал только что вылупившийся дух всеведения.
– Говорил я тебе: не передержи его на морозе! Не надо было
камень в подвал засовывать! – удрученно сказал Ванька.
– При чем тут подвал? Разве нам не нужен был холод? Просто
Танька его не теми слезами полила! – оправдываясь, заявил Баб-Ягун.
– Как не теми? Разве Гоярын уже не дракон? –
возмутилась Таня.
Она обожала Гоярына и бывала у него почти каждый день.
Страшный тибидохский дракон так привык к ней, что позволял ей карабкаться у
себя по спине. Когда она гладила его по носу, он довольно скрипел. Рядом с Гоярыном
Таня ощущала себя так же спокойно и уверенно, как некогда в раннем детстве в
футляре контрабаса.
– Дракон-то он дракон, никто не спорит, но старый. Говорил
я, у Ртутного надо слезы брать, – сказал Баб-Ягун.
– Вот сам бы и взял у Ртутного. Кто тебе мешал? Пустой
баночки не хватило? – хмыкнул Ванька.
Ягун погрозил Ваньке кулаком.
– А ты помалкивай, маечник! Мне никто не мешал. Мне сам
Ртутный мешал… Не стал бы он рыдать в баночку, хоть ты тресни. К нему и на
десять метров не подойдешь… – огрызнулся он.
