Издав нечеловеческий вопль одураченного карьериста, самый
добрый депутат бросился вдогонку. Пытаясь схватить письмо, он размахивал
руками, как в засекреченной шаолиньской школе ветряных мельниц. В той самой
школе, куда дядя Герман на заре своего предпринимательства удачно продал
семьдесят уцененных пепельниц «Мечта пожарника» под видом курительниц фимиама
из царской коллекции бронзы. Дурневу почти удалось схватить письмо, но лист
вспыхнул у него в руках. Коричневая огненная точка, возникшая сначала в центре,
мгновение спустя превратилась в синеватое пламя, охватившее все письмо.
Дурнев замер посреди комнаты, с позеленевшим лицом
разглядывая крупные хлопья пепла на ковре.
– Все пропало! Мы не запомнили адреса! – убито сказал
он.
Тетя Нинель с ужасом уставилась на мужа. На ее верхней губе
выступили крупные капли пота.
– Котик, только ты, пожалуйста, не пугайся… – сказала она.
– Что еще такое?
– Твои зу…зубы…
Дурнев уже и сам ощутил, что с его зубами что-то не в порядке.
Зажав рот ладонью, он метнулся к зеркалу. Здесь он нерешительно убрал руку.
Четыре тонких острых клыка – два сверху и два снизу – сходились почти
впритирку.
– Нинель! Кажется, я теперь знаю, что такое
«В.А.М.П.И.Р.»! – хрипло проговорил дядя Герман.
Глава 2
Спящий красавец
Ванька Валялкин уцепился за зубец и, свесившись вниз,
потянул к себе незакрепленный конец полотна. На полотне вспыхнули алые буквы:
«ТИБИДОХС ПРИВЕТСТВУЕТ УЧАСТНИКОВ ПЕРВЫХ ЕЖДУНАРОДНЫХ ГОНОК
НА ИЗБУШКАХ!»
Озорной порыв ветра рванул перетяжку, и Ванька, не успевший
ее закрепить, едва не слетел со стены. Таня и Баб-Ягун чудом успели поймать его
извивающиеся ноги.
– Уф! Что за свинство использовать третьеклассников – почти
уже четвероклассников – для всякой ерунды! Перетяжки могли повесить и
дрессированные гарпии! – заворчал Ванька.
– Угу, могли! Только изодрали бы их когтями. А как бы
от них потом воняло! Не продохнешь! – заявил Ягун.
– Враки! Не воняло бы! Среди гарпий попадаются вполне
приличные. Спроси у Тарараха! – заспорил Валялкин.
– Не придирайся, маечник! Подумаешь, всего девяносто
перетяжек. Зато за это мы сможем сесть в первом ряду. Даже ближе, чем
преподаватели. Я договорился! – успокоил его Баб-Ягун.
– В прошлый раз на великаньих бегах ты тоже договаривался! В
результате нас засунули в самый неудобный сектор, да еще рядом с
Поклепом! – напомнил Ванька.
– Мамочка моя бабуся! Да откуда же я знал, что Поклеп туда
сядет? Не мог же я ему запретить расположиться прямо у нас перед носом да еще
болтать все время со своей русалкой! На этот раз все будет иначе! –
заверил Ягун.
Таня с сомнением покосилась на него.
– Ладно, чего спорить? – сказала она
примирительно. – Четыре перетяжки мы уже повесили. Одну упустили. Дело за
малым! Осталось всего-то восемьдесят пять!
* * *
С того памятного дня, когда был матч с невидимками, прошло
уже больше полутора лет. И эти полтора года никак нельзя было назвать
бесцветными или малосодержательными.
В жизни – будь то жизнь лопухоида или мага – редко что
происходит постепенно. Гораздо чаще судьба, подкравшись, ударяет нас по затылку
хлопушкой внезапности. То ты скромный служащий, уныло коротающий день на
офисном стульчике перед надоевшим до чертиков монитором, то вдруг такая
закрутит тебя круговерть, что и директор банка будет долго трясти твою руку, не
замечая пролившегося ему на колени кофе.
Или иначе: семьдесят лет крепится лопухоид, бегает по утрам,
полощет горло содой, чтобы однажды проснуться седым, со стреляющими коленками,
отвисшей челюстью и, посмотрев в зеркало, печально сказать:
– Доброе утро! Эй, родственники, дайте мне, что ли, пистолет
и полстакана зеленки!
Но бывают и приятные преображения. Школьник, стоявший на
физкультуре едва ли не последним по росту, явится вдруг в сентябре рослым
детиной с ломким баском, и главный его обидчик, прежде задиравший его на каждой
перемене, будто случайно встанет поближе к учителю.
За месяцы, что мы не видели Таню, она сильно изменилась.
Выросла, похорошела и уже с тревогой поглядывала по утрам на Черные Шторы – не
отразят ли они Ваньку Валялкина, кормящего свежей утятиной Финиста Ясного
Сокола, или Баб-Ягуна на пылесосе и с черной фрачной бабочкой на шее? Даже над
Гробыней больше не смеялась, когда с тех же Штор, подтягивая шортики, ехидно
подмигивал то Жора Жикин, то Гурий Пуппер.
Часто Таня возвращалась в памяти к тому мгновению, когда
атаковала с обездвиживающим мячом страшную пасть Кенг-Кинга, а Гурий Пуппер
мчался ей наперерез. Кадр за кадром она проигрывала тот момент матча. Жаль, все
так и завершилось ничем. В самый ответственный момент на заколдованном
зубоврачебном кресле примчался председатель коллегии арбитров Графин
Калиостров. Он прервал матч и устроил грандиозный скандал.
– Почему вы начали игру без меня? Как вы посмели? Нарушены
все постановления спортивного комитета Магщества Продрыглых Магций! –
дрожа от ярости, заявил он.
– Друг мой! Мы и так отложили игру почти на полчаса. Если бы
мы не выпустили сигнальные искры, зрители разнесли бы стадион. Жаль, что вы
опоздали, – сказал Сарданапал.
– КТО ОПОЗДАЛ? Я? Да я был здесь на час раньше!!! Кто-то так
настроил заклинание перехода, что я десять раз проносился мимо Тибидохса и
падал в болото! – завопил Графин Калиостров, брызжа капельками ядовитой
слюны. Те из них, что попадали на судейскую трибуну, превращались в живых
тараканов.
Брезгливая Зубодериха отодвинулась и поднесла к носу
надушенный платочек. Теперь уже все заметили, что выглядит Графин Калиостров,
мягко скажем, неважно. Он был весь в тине, а в его ухе шевелилась самая
обыкновенная – совсем не золотая – пиявка.
Тарарах отчего-то смутился, незаметно отошел в сторону и
принялся ковырять в ноздре толстым пальцем.
– Ой-ой! Какой несчастий! Неизвестно никого выкинуль с вами
скверный шутка! Я весь в польный хорор! – запричитал профессор Клопп и
принялся подобострастно отряхивать Калиострова от водорослей.
– Хватит! Я аннулирую результаты матча! Вот мои
полномочия! – оттолкнув Клоппа, Калиостров полез во внутренний карман. Из
кармана выпрыгнула лягушка. Судя по размерам глаз, она явно страдала базедовой
болезнью.
– И это все, что подтверждает ваши полномочия? В таком
случае у нас таких полномочий полное болото, – сквозь зубы процедила
Медузия.
