Тетя Нинель и дядя Герман неправдоподобно громко храпели у
себя в спальне. Осталось загадкой, почему шум погрома не разбудил их. Скорее
всего, здесь не обошлось без Пундуса храпундуса.
– Вот видишь, это не Пипа! Она не стала бы крошить
собственные вещи! И заклинаний она не знает! – сказала Таня.
Баб-Ягун опустил руку с перстнем.
– Ой, мамочка моя бабуся! Я прям зверею! Зомбируйте меня,
чтоб я не мучился! Смотри, мой рюкзак весь скукожился! Кто-то прожег в нем
дыру! Готов поспорить, в него выстрелили красной искрой!
Таня метнулась к дивану. Она была уверена, что футляр от
контрабаса тоже испорчен, но сюда, видно, грабитель не добрался. Футляр был на
месте. В целости и сохранности. Правда, на драконьей коже была заметна
длинная царапина, будто кто-то схватил его, но что-то помешало ему довершить
начатое.
Таня испытала облегчение. Футляр, контрабас и перстень – вот
и все, что осталось ей от родителей. Было бы ужасно, если бы футляр разделил
судьбу рюкзака Ягуна.
– Интересно, зачем приходил этот гад? Смотри, дверца шкафа
сорвана с петель. Шторы изрезаны! Он что, сам с собой тут воевал? Или это твой
дядя Герман бегал тут с ятаганчиком? – рассуждал Баб-Ягун.
С каждой минутой он становился все словоохотливее. Он только
что сообразил, что в сожженном рюкзаке у него остались все учебники.
– Ты это видел?! Вон там! – внезапно Таня схватила
Баб-Ягуна за руку.
На ковре, раздавленная чьим-то ботинком, лежала высохшая
гвоздика, видно, выпавшая из чьей-то петлицы. Таня взяла ее в руки. От гвоздики
пахло плесенью.
«Спящий Красавец!» – едва не воскликнула она, но вовремя
вспомнила о страшной клятве, которую давала Тарараху. Разрази громус – не то
заклинание, с которым можно шутить.
Стоило Тане подумать о Спящем Красавце, как такса внезапно
завыла еще громче, еще безутешнее. Осколки стекла, торчавшие в раме, как
драконьи зубы, осыпались. В комнату воинственно влетела ржавая шпага и,
проскользнув между Таней и Ягуном, улеглась в ящик рядом с короной и сапогами,
которые дядя Герман все же снял в ту ночь по просьбе тети Нинели.
– Ого, холодное оружие! Да твой дядя Герман просто воин: и
шпага у него, и ятаганчик! – фыркнул Ягун.
Однако дотрагиваться до шпаги он предусмотрительно не
рискнул, тем более что разбросанные по клинку пятна ржавчины весьма походили на
старые следы крови.
– Дорого бы я дал, чтобы понять, что тут произошло, пока мы,
как два психа, гонялись за горошинами! Жаль, не у кого спросить, что он тут
искал, – сказал Ягун.
Он вспомнил было о Дедале, но тотчас сообразил, что книжный
призрак может рассуждать лишь о том, что описано у него в «Искусстве
драконбола». Исключение составлял только Гуго Хитрый, но он был похищен.
Решив проверить еще раз, все ли на месте, Таня открыла
футляр. Ее рука привычно скользнула в потайной карман. Ее секретный дневник,
кое-какие косметические мелочи, письма от Ваньки и Медузии… Маловероятно, чтобы
ночной гость приходил за этим.
Опуская крышку, Таня случайно сделала это слишком резко.
Футляр перевернулся. Из другого – не потайного даже, а самого обычного,
предназначенного для нот кармана выскользнули полотенце и гребень – загадочный
дар Лукерьи-в-голове-перья…
* * *
Ни Таня, ни Баб-Ягун не знали (да никогда и не узнали!), что
один невольный свидетель ночного визита все же был. В соседней квартире под
столом прятался генерал Котлеткин, дрожавший ничуть не меньше таксы. Бедняге не
так давно суждено было пережить тяжелейшее потрясение в его жизни.
Хандра началась у Котлеткина еще с вечера. Впрочем, вызвана
она была мелкими неурядицами, которых множество в жизни каждого лопухоида. Днем
в его бронированный «Мерседес» въехал его же джип сопровождения, и обе машины
так сильно пострадали, что бедный генерал вынужден был пересесть в вызванный по
рации резервный танк. Автомобильные пробки удалось удачно проехать, но на
обратном пути из танка незаметно вытащили барсетку со всеми сегодняшними
взятками.
Грудная жаба глодала безутешного генерала до трех часов
ночи. Наконец он почти было заснул, но тут через стену, в квартире Дурневых,
зазвенели стекла. Залаяла и почти сразу завыла собака. Котлеткин раздраженно
заворочался и накрыл голову подушкой. Дядя Герман был ему полезен, хотя на вкус
любящего тишину генерала он как сосед был шумноват.
Грохот не прекращался. Он был слышен даже сквозь подушку.
Казалось, дом дрожит и ходит ходуном.
«Что они там, гирями кидаются? Совсем обнаглели!» – подумал
Котлеткин. Отшвырнув подушку, он подскочил к стене и, произнося укоризненные
слова из армейского лексикона, принялся колотить в нее кулаком.
Шум в дурневской квартире не прекращался. Звуки дробно
прокатывались за стеной, словно намеренно приводя в бешенство нервного
Котлеткина. Генерал уже собирался в одной пижаме выскочить на площадку и
звонить в дурневскую дверь, но внезапно что-то полыхнуло у него перед глазами.
Пройдя прямо сквозь стену, в комнату вторглась худая
угловатая фигура. Пораженный Котлеткин упал на четвереньки и быстро заполз под
стол. Он как-то вмиг звериным почти чутьем определил, что именное оружие тут не
поможет. К тому же пистолет лежал у Котлеткина в сейфе, а код Айседорка
постоянно меняла, опасаясь за свои драгоценности.
Оказавшись в квартире у дурневских соседей, неизвестный
остановился, переводя дух. Генерал Котлеткин трусливо икнул в своем убежище и
стукнулся затылком о столешницу. Стол подпрыгнул. Привлеченный шумом,
незнакомец повернул голову. В пятне лунного света мелькнули желтоватое лицо и
тугой воротник старомодного мундира.
– Ты видел меня! Придется стереть тебе память! Или лучше
убить: это надежнее, – утвердительно сказал он и начал поднимать руку.
Котлеткин закрыл глаза, готовясь к смерти. Перед его
мысленным взором, как любят писать в своих книжках прозаики-лопухоиды,
пронеслась вся его светлая и яркая жизнь, начиная с того самого дня, как он,
зеленый еще курсантик-снабженец, перебрасывал через бетонный забор воинской
части банки со сгущенным молоком и тушенкой.
Но, видно, смертный час генерала Котлеткина еще не пробил.
Внезапно окно комнаты брызнуло осколками. В комнату, нанося колющие и рубящие
удары, ворвалась ржавая шпага графа Дракулы. Неизвестный, не ожидавший, что она
найдет обходной путь, испуганно присел и выбросил из пальца – так, во всяком
случае, показалось Котлеткину – несколько красных искр. Огненные точки прожгли
в обоях страшные дыры, расплавили рамку с фотографией арабского министра,
которому Котлеткин потихоньку продавал списанное оружие, но не причинили шпаге
ни малейшего вреда. Насмешливо позванивая, она отвлеклась на шторы, без всякого
усилия разрезая их на длинные полоски.
