– Пирог, – растерялась Таня.
– В самом деле? А ну дай его сюда! – потребовал завуч.
Дальше Поклеп Поклепыч повел себя непредсказуемо. Он бросил
сверток на пол, коршуном навис над ним и стал крошить пирог, не обращая
внимания на крем и варенье, вымазавшие ему пальцы. При этом он ухитрялся держать
наготове магическое кольцо, чтобы в случае необходимости метнуть боевую искру.
Наконец пирог был уничтожен и даже растоптан ногами. На полу осталось лишь
безобразное месиво, на которое стали слетаться осы. Одна из них даже
ужалила завуча в палец. Почему-то это успокоило Поклепа.
– Осы не могут ошибиться. Это и правда был пирог… – негромко
сказал он сам себе. – Ладно, Гроттер, иди! Только не думай, что я тебе
поверил! Тебе еще предстоит давать объяснения, и очень скоро!
Он еще раз пробуравил Таню взглядом и вновь удалился в нишу.
Таня успела заметить там раскладной стульчик, сотворенный с
помощью простейшей магии. «Ага, Поклеп сидит в засаде! Кого, интересно, он
подстерегает? И пирог мой чем-то ему не угодил!» – подумала она.
Вскоре, ухитрившись больше ни на кого не натолкнуться, Таня
стояла у дверей комнаты Тарараха, пытаясь вспомнить условный стук. Но не успела
она постучать, как дверь распахнулась сама, и питекантроп за рукав буквально
втащил ее внутрь. Похоже, пребывающий в нетерпении Тарарах дежурил у двери,
подглядывая в щелку. Он высунул голову в коридор и, поглядев по сторонам, запер
дверь.
Таня с любопытством осмотрелась. Тарарах недаром называл
свою комнату берлогой. Назвать ее как-то иначе было сложно. Стены покрывала
копоть, за исключением тех мест, где питекантроп камнем нацарапал силуэты
оленей и зубров.
В углу, сваленная в кучу, громоздилась неплохая коллекция
копий, узловатых палиц и каменных топоров. Топоров было особенно много. Тарарах
вытесывал их долгими зимними вечерами, вспоминая о пещерных временах. Посреди
берлоги из камней был выложен очаг, рядом с которым охапкой лежали листья и
сухая трава. На них Тарарах спал, утверждая, что так гораздо удобнее.
«Еще бы! – с гордостью говорил он. – Постель надо
заправлять, белье стирать, а так раз в год бросил солому в огонь, листики туда
же смел и нагреб новых!»
– Тебя никто не видел? – озабоченно спросил Тарарах.
– Видел. Я наткнулась на Поклепа. Он кого-то
подкарауливал, – призналась Таня.
Питекантроп уронил полено, которое собирался подбросить в
костер.
– Где это было? Далеко отсюда? – как бы вскользь
поинтересовался он.
– Не-а, не очень. Знаешь, между лестницей атлантов и Башней
Привидений есть кривой коридорчик, где факелы все время гаснут.
– А, понятно! – сказал Тарарах.
Тане почудилось, что он опасался услышать что-то другое и
теперь испытал облегчение.
– А еще он раскрошил и растоптал мой пирог. Ты не знаешь
зачем? У него извилины морским узлом завязались, что ли? –
поинтересовалась она.
Таня думала, что Тарарах удивится или хотя бы возмутится
поступку завуча, но этого почему-то не произошло. Питекантроп выслушал известие
о пироге без особого интереса. Он лишь пробормотал:
– Пирог… Эхма как! Чего-то Поклепа завезло. Это никак не
может быть пирогом, хотя кто его знает, чем оно окажется…
– Ты о чем? Какое еще это? – быстро спросила Таня.
– Не могу тебе сказать. Честно говоря, сам мало что знаю.
Так, есть кое-какие догадки… – уклончиво ответил Тарарах.
Питекантроп подошел к занавеске, разделявшей его берлогу на
две половины. Он уже взялся за нее, чтобы открыть, но вдруг отнял руку и
повернулся к Тане.
– Я так не могу. Это не шутки! Ты должна дать страшную
клятву, что будешь молчать как могила! Понимаешь?
– Ты имеешь в виду смертельную клятву? – с дрожью в
голосе спросила Таня.
Тарарах сурово кивнул. Таня ощутила сухость во рту. Ей, как
и всем в Тибидохсе, было хорошо известно, что представляет собой смертельная
клятва. Маг, произнесший смертельную клятву по своей ли воле или под принуждением,
уже не может нарушить ее ни при каких условиях. Даже случайное нарушение клятвы
– например, если, не удержавшись, поведать тайну самому близкому другу –
влечет за собой мучительную и страшную смерть.
– Ты готова? – спросил Тарарах.
– Клянусь, что никому никогда и ни при каких условиях не
расскажу о том, что сейчас увижу! Никто не узнает от меня о Спящем Красавце! Разрази
громус! – выпалила Таня.
Зеленая искра, оторвавшаяся от ее кольца, зависла посреди
комнаты, превратившись на миг в подобие молнии. Точно такая же молния должна
была пронзить Таню, вздумай та проболтаться.
– Прости, что пришлось потребовать с тебя клятву… Но думаю,
скоро ты все сама поймешь. Знакомься: вот и Спящий Красавец! – сказал
Тарарах, решительно раздвигая занавеску.
Таня невольно отпрянула. За занавеской на серебряных цепях
раскачивался хрустальный гроб. Девочка нерешительно приблизилась, посмотрела на
Спящего Красавца, и сердце у нее заточил червячок разочарования. Признаться,
она ожидала увидеть нечто другое.
В хрустальном гробу, подложив под щеку руки, посапывал
коротконогий мужичок с такими пористыми щеками, что в них впору было сажать
цветы. В петлице его белого парадного мундира жалко скрючилась засохшая
гвоздика.
– Фу, какой страшный! Как там у него с родословной?
Крокодилов не попадалось? – поинтересовалась Таня.
Тарарах весело хмыкнул.
– А ты как хотела? Не нашли его вовремя, вот и засахарился
малость! Зато это настоящий Людвиг Шампиньонский! Где-то тут у него даже
мундирчик был подписан. Всех Спящих Красавцев в Средневековье обязательно
помечали… Погоди-ка!
Тарарах суетливо стал осматривать воротник и показал Тане
бирочку.
– Вот видишь! Что я говорил? Людвиг Шампиньонский! –
обрадовался питекантроп.
Таня не стала его разочаровывать, хотя на бирке ясно
значилось: «Готфрид Бульонский». Она давно уже знала от Ваньки, что у
питекантропа неважно с грамотой.
Таня посмотрела на Тарараха, и ее зубным буром вдруг
засверлило подозрение.
– Знаешь что, Тарарах… Посидеть я с ним посижу, а целовать
его не буду! Если тебе это надо, уж лучше Гробыню позвать. Она и лягушку
поцелует. А если его надо потискать и пощекотать – это к Дуське
Пупсиковой, – заявила она.
Тарарах даже испугался.
