Никто не заметил, как распахнулась дверь и в камеру ворвались страшные и ужасные бойцы спецназа. Мордовороты в масках, касках-сферах и бронежилетах принялись беспощадно колотить всех, кто попадался под руку. Спустя минут пять стало тихо, как в раю. Ни слова не сказав, «маски-шоу» вышли из камеры.
Буквально через два часа меня определили как зачинщика драки и прописали для профилактики ШИЗО. В штрафном изоляторе я просидел неделю. Это были самые скучные дни моей жизни…
После отсидки меня привели к сияющему следователю Кинжалкину. Я не удержался от вопроса:
– Чего это вы такой счастливый – удачно женились?
– Я не женат! – почему-то с обидой ответил Кинжалкин. – А вот ваши супружеские доблести нам известны.
И он загадочно усмехнулся. Меня привели в помещение, где скучали двое парней примерно моего возраста, носатая девица в очках и толстячок с газетой в руках.
– Присаживайтесь, где хотите. – Кинжалкин показал на лавку, где сидели парни.
– Не очень большая свобода выбора, – усаживаясь между ними, не удержался я от замечания.
Как я и предполагал, предстояло тюремное шоу под названием «Процедура опознания».
Кинжалкин заученной скороговоркой зачитал мои права, поочередно представил понятых – толстяка и девицу, фамилии которых я тут же забыл.
Заглянул контролер:
– Ну что, заводить?
Мужчины, сидевшие рядом, напряглись, я же постарался расслабиться.
– Заводи! – разрешил Кинжалкин.
– А наручники неплохо было бы снять. Или надеть всем, – заметил я.
– Стоп, стоп, стоп!!! – заорал Кинжалкин.
Контролер хлопнул себя по лбу, тут же отомкнул и спрятал «браслеты» в карман.
– Первый раз за пятнадцать лет безупречной службы, – смущенно пробормотал он.
Наконец ввели пухлую брюнетку лет двадцати пяти. Завитые иссиня-черные волосы, явно крашеные, щедро намазанный рот, глаза с густыми тенями – парадный макияж дешевой шлюхи со всеми аксессуарами. Она сказала «здрасьте», подслеповато осмотрелась и повернулась к следователю.
Кинжалкин строго сказал:
– Представьтесь, пожалуйста.
– Юлиана Магомедгуляевна Хлобыстер.
– Юлиана Магоме…муля… Магомед…гуля…евна, кто из трех сидящих мужчин вам знаком?
– Вот этот! – Она ткнула в меня пальцем с приклеенным черным когтем.
– Назовите точнее, какой по счету?
– А слева или справа? – спросила Хлобыстер.
– Давайте… слева, – предложил Кинжалкин.
– Второй слева.
– Значит, остальные сидящие здесь мужчины вам незнакомы, – уточнил Кинжалкин.
– Незнакомы, – подтвердила Юлиана и добавила, кивнув в сторону понятого: – И того пожилого старика тоже не знаю.
Толстячок неожиданно взорвался:
– Какой я тебе старик, прошмандовка!
– Я попрошу соблюдать взаимную вежливость! – воскликнул Кинжалкин.
– Занесите в протокол! Меня оскорбили! – закричала девица.
– А ты унизила мое мужское достоинство!
– Какое достоинство! Да оно у тебя никогда и не поднималось!
– Я вот сейчас как запротоколирую всю вашу сварку и отдам в суд! – пригрозил следователь.
Тут же воцарилась тишина.
– Гражданка Хлобыстер, – продолжил Кинжалкин, – кто этот человек, опознанный вами?
– Это Лев Поликарпович Огурецкий!
– Не слабо! – не удержался я.
– Ну, здравствуй, Левушка! – со змеиной улыбкой обратилась она ко мне.
– Вы узнаете эту гражданку, Лев Поликарпович? – с плохо скрываемым торжеством спросил Кинжалкин.
– Это вы мне? Я никогда не имел такое чудовищное имя, тем более первый раз вижу эту мадам.
– Ах, негодяй, первый раз он меня видит! – истерично завизжала Хлобыстер. – Месяц у меня в доме жил, пил, жрал, ср…, спал, стихи про любовь рассказывал! Говорил, «я президе-ент коммерческой фи-ирмы», жениться предлагал! А потом исчез и упер все, что можно было! Ворюга подлый!
Не дав мне очухаться, ввели еще одну женщину, невероятной толщины и с пугающим макияжем. Это и была моя несостоявшаяся «теща», Елизавета Бадминтоновна Хлобыстер. Она тоже уверенно ткнула в меня сосископодобным пальцем, назвав мерзавцем и проходимцем.
– Он самый, Лева Огурецкий! – заверила она Кинжалкина. – Два года назад целый месяц жил в нашей квартире на Силикатной. Обворовал меня и мою дочь Юлиану, предварительно гнусно и неоднократно побывав под одеялом.
– У кого под одеялом? Уточните, пожалуйста, у вас или у дочери? – попросил я Елизавету Бадминтоновну.
– Не кочевряжься, зятек! – грозно произнесла мамаша и, повернувшись к Кинжалкину, все же уточнила: – У Юлианы, товарищ следователь. Жил с этой дурехой общей жизнью!
В доказательство мамаша вытащила откуда-то из межгрудного пространства фотокарточку и показала Кинжалкину.
– Вот его фотка!
– Откуда она у вас? – спросил Кинжалкин.
– Нашла… – И, помявшись, добавила: – Мне он сразу подозрительным показался. Когда он спал, дай, думаю, погляжу его документы. И вот в портмоне нашла эту фотку и припрятала на всякий пожарный. Вот и пригодилось, Левушка! А как пел, как пел, мамушкой меня называл…
С предосторожностями мне предъявили фотографию – официального стандарта, какие используют для паспорта. Самое ужасное, что пижон в аляповатом галстуке был действительно как две капли воды похож на меня. Тут у меня начали предательски дрожать руки и ноги, я зажал ладони коленками и только так утихомирил тремор.
– Ну, что теперь скажете?
– Я никогда не носил таких уродливых галстуков, – презрительно ответил я своим мучителям. – А вас, гражданка, даже под страхом смертной казни я никогда не назвал бы мамушкой.
Потом меня истязали, зачитывая бесконечный список украденных вещей: золотая цепочка, подаренная Юлиане к двадцатипятилетию, «с раком», золотая цепочка с кулоном из «лунного камня», золотая цепочка с коммунистической символикой, золотая цепочка с мусульманской символикой, золотая цепочка с крестиком, кольцо с рубином, брошка в виде паука, кулон в виде серебряного таракана на колбасном кругляше, кольцо с завитушками и аквамарином, брошка с вкраплениями бриллиантов в виде жука, серьги золотые, серьги серебряные…
Мне хотелось кричать, выть, броситься на стену, чтобы только остановить этот монотонный голос, как спираль, обволакивающий меня, закручивающий и погружающий в гнилой омут.
Впервые за все время в тюрьме я осязаемо почувствовал, сколько человеческой грязи в этих серо-зеленых казематах следственного корпуса. Ни на вонючей шконке, ни в карцере, ни у параши не было столько дерьма, как среди этих подлых и алчных людишек.
