– А их как стащил? – из вежливости поинтересовался я.
– Это отдельная история. С сигнализацией пришлось повозиться… Эх, жаль, потом все подчистую конфисковали.
– Скажи, Циферблат, я все понимаю, ты – вор. Но почему в крутой хате не берешь то, что в руки идет, кроме часов? Я понимаю, что хобби. А на жизнь тебе хватало с такой узкой специализацией?
– Деньги – тлен… Чем больше часов имеешь, тем дольше проживешь. Это сказал Конфуций… – серьезно произнес Циферблат.
Я не успел осмыслить глубину этой мудрости – санитары привели Груду Мяса с перевязанным пальцем. Он хмуро глянул на нас.
– Кто брал мою тетрадь? – резко спросил он.
– Я только поднял ее с пола, – ответил я миролюбиво.
– Никто вас об этом не просил! Если не знаете правил, то запомните раз и навсегда: никогда и ни при каких обстоятельствах не трогайте чужих вещей!.. Лезут грязными лапами, кто в душу, кто…
У него тряслись губы, а глаза – так прямо пронзали насквозь. Груда Мяса интуитивно почувствовал, что я читал его сочинение.
Он прошел к своей кровати, положил «Диктатора Вселенной» в тумбочку и молча лег. Кровать простонала под его тушей.
С приходом соседа наш разговор иссяк. Через какое-то неизмеримо растяжимое время привели Губошлепа. Опасливо косясь на Груду Мяса, он бочком прошел к своей кровати и аккуратно присел. Но «писатель» на него даже и не глянул. Меня попросили на выход.
Санитары привели меня в кабинет с табличкой «Профессор Житейский А.А.».
– Кузнецов Владимир Иванович? – дружелюбно спросил хозяин кабинета. – Присаживайтесь. Давайте знакомиться. Я – Житейский Арнольд Анатольевич.
Я испытал разочарование. Житейский абсолютно не походил на профессора. Ни очков тебе, ни лысины, ни брюха. Худосочный, сутуловатый парень, лет тридцати, не больше. Торчащие серые вихры, острые скулы, большой рот и глаза – добрые-добрые. Если б не белый халат, то его скорей можно было бы принять за юнца-следователя.
– Значит, вы профессор? – задал я риторический вопрос.
– Да, – просто ответил Житейский. – И доктор медицинских наук. Месяц назад защитился.
– Поздравляю. Материала, наверное, с избытком?
– Хватает… Меня очень заинтересовала ваша история. В моей практике впервые с подобным сталкиваюсь… Владимир Иванович, я внимательно изучил ваше дело. У вас необычная судьба. Вы были офицером, воевали, так сказать, не раз смотрели смерти в лицо, боролись с наркомафией. Судя по вашим показаниям, вам пришлось прибегнуть к пластической операции, чтобы спастись от преследований со стороны криминального мира. Так?
– Совершенно верно.
– В прошлой, так сказать, жизни вы были Раевским? А потом взяли фамилию Кузнецов?
– Точно.
– А вообще, что он за человек был – Раевский?
– Ну, как вам сказать… Обычный человек, обычная судьба для эпохи перестройки. А вообще, между нами говоря, полный дурак. Ни в коем случае нельзя разбрасываться лицами! Морда лица дадена Богом, и менять ее, как трусы, непозволительно. Отсюда вся неразбериха, несчастья, а вам, докторам, – материал для диссертации.
– Да, это серьезная проблема, – согласился Житейский, закуривая. – Ну, как вам у нас?
– Мне нравится.
– Соседи не беспокоят?
– Ну, что вы, очень милые люди.
– Мне доложили, что в вашей палате произошел конфликт?
– Да, гражданин защитил свою интеллектуальную собственность. Кстати, а за что этот «писатель» сидит?
– Исследуется. У нас он – исследуется, – поправил профессор. – Рыльковский Сергей подозревается в серии преступлений на сексуальной почве. Но это строго конфиденциальная информация, надеюсь, вы понимаете.
– Маньяк, что ли?
– В простонародье – маньяк.
– Хорошее «простонародье» – девятнадцать трупов. Достойный продолжатель традиций российского маньячества.
– А вам приходилось убивать? – неожиданно спросил Житейский.
– На войне – приходилось.
– А дурака, по вашим словам, Раевского могли бы убить?
– Раевского? Запросто!
– А за что?
– А ни за что. На войне убивают сначала за идею, а потом по злобе. Сейчас, милый доктор, все войны, начиная с Афгана, признаны неправедными. Это я вам говорю, как ветеран многих войн конца двадцатого столетия. Когда начинали каждую, включая теперешнюю Чечню, считали справедливой. А потом все выворачивали наизнанку. Плохие стали хорошими, враги – друзьями, умные – дураками. Поэтому, дражайший доктор, в совокупной концепции мирообразования, в условиях неудавшегося консенсуса мое Я и Не-Я в социальной детерминации как бы диффузорно слились и, находясь в антагонизме, самоуничтожились. Таким образом, профессор, в подобной ситуации у Раевского шансов практически не оставалось.
Житейский пытливо, даже чересчур, посмотрел на меня. Сейчас он еще больше стал похож на следователя.
– Значит, Володя, вы хотите сказать, что вам пришлось ликвидировать ваше Не-Я, то есть Раевского?
– Профессор, зачем же так прямолинейно? Вы же ученый человек! Раевский как бы навсегда остался по ту сторону линии фронта, где всегда велась несправедливая война. Он стал Агасфером войны.
– И где же его можно найти?
– На войне!
– На какой?
– Профессор, вы невнимательны! На несправедливой… А учитывая, что все войны так или иначе несправедливы, потому как ведутся против человечества… – я сделал менторскую паузу, – то его можно встретить в любой точке земного шара! Там, где всяческие конфликты: в Африке, где негры мутузят друг друга, на Ближнем Востоке, где обрезанные иудеи и арабы делят не по уговору отрезанные земли…
– В общем, ход ваших мыслей ясен, – наконец перебил меня профессор.
Я умолк, хотя, вообще-то, мог говорить сколько угодно. К чему стесняться, если слушают (да еще тайно записывают на диктофончик).
Житейский закурил очередную сигарету и сказал:
– У вас, милый мой, налицо поствоенный синдром.
Свой диагноз Житейский не успел развить, его попросили подойти к телефону в соседний кабинет. Воспользовавшись этим, я сунул за пазуху «обмыленный» моим взором «Справочник по психиатрии», который лежал на столе.
Вернувшись, Житейский лично провел меня до палаты, пообещав позже продолжить нашу беседу.
Коротышка Губошлеп после пережитого потрясения спал мертвым сном. Груда Мяса продолжал писать космические бредни. Циферблат лежал на кровати и, тупо глядя в потолок, ковырял волосатый пупок. Счастья человеческого общения не предвиделось.
Я углубился в «Справочник по психиатрии». Нет, я не хотел стать психиатром. Мозги-то у меня, слава богу, остались прежними. Если их не поменяли втихую, когда я лежал под наркозом на пластической операции.
