– Ну-ка, быстро глотай, шельмец, – и дала ему запить стакан с водой.
Тот судорожно сглотнул.
Потом она прошла к другому больному, и процедура повторилась.
Дошла очередь и до меня.
– А-а, новенький… Тебя ужином не кормили? Ну, ничего, до утра протянешь?
– Вряд ли, – ответил я.
– У меня только таблетки, – усмехнулась медсестра и тут же забыла обо мне.
Как только она вышла, обалдуй тут же выплюнул таблетки в мусорную корзину. Я подивился. И решил, когда меня начнут пичкать всякой дрянью, спросить, как это ему удается.
Наутро вечернюю медсестру заменила другая женщина. Она была постарше, в старомодных крупных очках, с суетливыми руками. Таблетки и микстурки она раздавала, как угощала, и называла мужичков подранками.
– Ну что, подранок, – обратилась она ко мне. – Новенький, что ли… Как звать? – спросила она, глянув на дощечку с надписями, которую держала в руке.
– Уоуа! – выдавил я, скосив глаза к переносице.
– Вова… Ну а фамилия как твоя?
– Хе-хе, бум-бум!
Я показал действиями удары молотом о наковальню.
– Кузнецов, значит, – поняла медсестра, глянув для верности в список. – А меня звать Елизавета Сергеевна.
– Дай вам бог здоровья и радости, добрая женщина! – ответил я.
Она улыбнулась и, вздохнув, ответила:
– Не хулигань, а то я с тобой разговаривать не буду.
Я пообещал.
Жизнь в этих стенах теряла всякий свой смысл. Если пациент излечивался и его признавали вменяемым, он вновь препровождался в следственный изолятор. И на этот раз суд, уже без проволочек, выносил приговор и на сроки, конечно, не скупился. Потому что статьи у обитателей больницы были серьезные – за убийства, изнасилования.
Если же больной не имел никаких шансов выздороветь и снова шагнуть в ряды вменяемых, то судьбина его была – догнивать в этих стенах до гробовой доски. Иных вариантов не существовало.
Елизавета Сергеевна прониклась ко мне симпатией, и однажды, когда я взялся починить в коридоре сломавшийся стол, рассказала про каждого моего соседа по палате. Все, как один, были убийцами.
Парень, которого я прозвал Обалдуем, был ветераном чеченской войны, бывший морской пехотинец. Его там хорошо контузило. На гражданке работы не нашел, и вот бандиты предложили ему поработать киллером. От такой работенки у него окончательно съехала крыша, и в один прекрасный день он перестрелял всех участников какого-то криминального коллоквиума.
Самым пожилым был больной, которого уважительно звали Прокоп Петрович, или просто Дед. В этих стенах он провел то ли восемь, то ли десять лет и считался старожилом. «Отличился» Петрович тем, что в одну ночь ни с того ни сего перерезал всю свою семью, начиная с жены и кончая внуками.
Из примечательных личностей был также Ринат, который вместе с любовницей зарезал и съел двух девушек и юношу (или, наоборот, двух юношей и одну девушку).
Остальные четверо больных были совершенно деградировавшими существами, которые только ели, спали и отправляли естественные надобности. Они редко реагировали на задаваемые вопросы, могли часами раскачиваться, сидя на постели, и изредка произносить что-то, лишенное смысла.
Свое примитивное существование я скрашивал просмотром скучных телепрограмм и чтением незапоминающихся книг. По моей просьбе Обалдуй в обмен на пачку сигарет научил меня избавляться от таблеток, которыми меня начали пичкать уже на второй день.
– Как только пилюлю сунули тебе в пасть, – открыл он секрет, – сразу машешь руками, типа протестуешь, и – отвлекаешь медсестру. Тут же надуваешь щеки и языком подталкиваешь таблетку ближе к горлу. Когда запиваешь водой, глотаешь как бы большими глотками, но чтобы не проглотить пилюлю. И как можно больше отвращения на роже…
Я проникся уважением к Обалдую, меня всегда восхищали творческие люди. С той поры я неизменно действовал по его методу, и старания докторов сделать мое брюхо аптекарским киоском были безуспешными.
Ярким событием в моей жизни стала «экскурсия» в нашу лечебницу стажеров – слушателей юридического факультета какого-то милицейского вуза. Стайка юных созданий любопытно озиралась в нашей палате, девушки опасливо поглядывали на моих маргинальных соседей.
– Больной Владимир Кузнецов, – представил меня сопровождающий врач. – Кличка Фантомас… – Переждав, пока стихнет смех, он продолжил: – Утверждает, что, скрываясь от неких бандитов, вынужден был сделать пластическую операцию лица. Обвиняется в убийстве мужчины, при задержании при нем были найдены документы жертвы. Весьма изобретателен: сам принес некрологи на убиенного в несколько газет, где сообщалось о его скоропостижной кончине…
Старший среди слушателей, видно, преподаватель, выждав паузу, изрек:
– Менять лица, как маски, мечта любого преступника. Кстати, Кузнецов известен и как брачный аферист. Вскружил голову некой гражданке, жил у нее месяц, а потом обчистил. Типичный образчик современного мечтателя-мошенника с красивой легендой о благородном рыцаре, вступившем в единоборство с мафией…
Пока преподаватель молол этот вздор, я лежал на койке с блаженным лицом и скрещенными на груди руками. Вдруг он сообщил, что пишет диссертацию, и попросил меня рассказать подробно о моей необыкновенной жизни. Он пообещал, что мои воспоминания не войдут в уголовное дело и в историю болезни.
И я оторвался. Меня понесло… Я поведал о том, как боролся в одиночку со всей наркомафией Таиланда, как жил на необитаемом острове, как меня арестовали мои бывшие коллеги… В конце концов мне надоело смотреть на юные ухмыляющиеся лица, в которых не было ни малейшего доверия или сочувствия, и я пустился в сочинительство. Я рассказал, как я совершил побег из Бутырки на воздушном шаре. И, когда меня со смехом спросили, как я его туда протащил и чем его надувал, я тут же без обиняков поведал, что, будучи в наряде по тюремной кухне, надул газом от плиты двести двадцать презервативов и тут же отправился в воздушное путешествие. Но в районе Красной площади мне пришлось совершить вынужденную посадку, потому что постовой милиционер расстрелял поочередно все надутые контрацептивы, и приземлился я как раз точно на трибуну Мавзолея. Затем я в красках рассказал о том, как поднял на восстание пациентов Центра имени Сербского, и наш лозунг был: «Болезнь или смерть!» А усмирял нас лучший спецназ ФСБ… В тюрьме же я стал чемпионом боев без правил и был коронован в воры законе, после чего зэки, в духе демократических перемен, единодушно избрали меня на должность начальника Бутырки…
Диссертант торопливо записывал эту ахинею в свой блокнотик, кивая головой, как китайский болванчик. Слушатели же внимали мне, раскрыв от изумления рты.
Через какое-то количество дней (подобно соседям по палате, я уже перестал интересоваться числом и днем недели) меня вызвали к главврачу. Эммануил Степанович Цыпкин, как и все психиатры с учеными степенями, носил бороденку, золотые очки, ходил в больнице в домашних тапочках, и, собственно говоря, я о нем больше ничего не знал. На моей памяти он лишь однажды появился с обходом в нашей палате, но общался только с сопровождающим медперсоналом.
