– А у меня, Сергей Ильич, кроме моей рожи, никого и не осталось. Мама и папа умерли. Жена с дочкой ушла, не вынеся тягот и лишений моей службы в Афгане. И вот девчонка, Патка, вроде родная, вроде как была тут, рядом, а вроде как ее и нету… Поэтому не суди: рожи-то разные, а внутренность неизменна. В общем, не суди по лицу, а то получишь по роже…
Сергей Ильич согласился.
Во время нашей бурной дискуссии дядя Коля щелчком заказывал всем нам свой любимый сироп. Может, у него уже язык не проворачивался, но скорее он, как художник, ловил и впитывал неповторимый момент: перед ним сидел человек, решившийся изменить то главное, что воплощало, зеркально отражало его суть, – лицо! Что там долгие и мучительные метаморфозы на холсте в истории Дориана Грея!
– И потом, – мне захотелось добить Сильвио, – скажи мне одну-единственную вещь: есть ли разница между кражей кошелька, грабежом квартиры нефтяного босса, которому банда Ельцина отвалила кусок нефтяного края, «наездом» на мошенника, внезапно обогатившегося за счет общенародного достояния, и наркобизнесом?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Есть грязные деньги и очень грязные.
– Все знают, что сейчас в вашеммире раскол. Есть воры старой формации, которые соблюдают кодекс и чести, и новой формации, которые оплачивают коронацию по определенной таксе. И вот им до фонаря ваши воровские былины.
– Оставь эти проблемы для того мира, в котором тебе нечего делать. Чтобы еще раз не менять лицо…
– Ты знаешь, Сильвио, почему при задержании вашего брата всегда, как будто невзначай, находят в карманах аккуратно упакованную дозу, так называемый «чек» качественного героина?
– Я бы сказал, как само собой разумеющееся… Сначала было два грамма, сейчас по семь кладут – чтоб наверняка.
– Беспредел на беспредел… Конечно, дурь подкладывают не только тем, кто наркоту по России рассыпает… А тех, кто посыпает Русь наркотой… я бы их в большую яму свалил и сверху героином, кокаином, креком, анашой засыпал. Но не убивал бы… Пусть бы обожрались… Ты же знаешь, Ильич, мои принципы. Я уже наубивался…
Дядя Коля уронил свои поповские патлы на стол. Видно, нить нашего спора в каком-то месте оборвалась для него, и он перешел на восприятие информации в ходе сна. Что, как известно, практикуется в изучении иностранных языков. (Впрочем, на самом деле на таком изученном языке люди говорят только в сновидениях.)
– Мне скоро шестьдесят, Володька. В моей жизни многие люди считали за честь познакомиться со мной. Почему – я тебе уже говорил. Приходилось сталкиваться с сотнями, тысячами людей. С кем-то стоял плечом к плечу, зная, что не предаст; с кем-то и на смерть готов был пойти; с кем-то общался мимолетно. А кого-то и удавить мог, как иуду… Задел ты меня, Вовка, за душу. Ведь, когда ты за меня встал в Бутырке, я тебя сразу просек: ты или мент, или военный. В общем, в защитной форме, при погонах… И думаю, вот до чего опаскудились времена, да не времена, а люди, если шавки не на вора в законе, что неслыханно (на мне не написано было!), а на пожилого человека пасть открывать! Так что, полицай, ты мне брат…
– А если б я не защитил? У параши бы лег?
– Дурак ты… Хоть и Раевский. Я бы его убил.
– Как?
– Пальцем.
…Мы были уже достаточно пьяны. Но способ убийства пальцем, рассказанный Сильвио, я оценил. Чтобы исполнить этот фокус, безусловно, надо было иметь нервные руки музыканта с длинными пальцами. Противнику, демонстрирующему свою силу, медленно показывают свою раскрывающуюся левую ладонь (с присказкой, мол, здесь начертана твоя судьба). И когда его глаза становятся круглыми от изумления, другой рукой наносится молниеносный удар в глаз.
– И много глаз ты повышибал таким образом?
– Ни одного.
– Полный аут…
Дядя Коля с плоскости стола прицельно прищурил свой взгляд.
– Вовка, ты мент?
– Айн, цвай, полицай.
– Я хочу нарисовать твой портрет.
– Лучше два… До и после. Первоначальную фотографию за умеренную (надеюсь) плату можно заказать в подшивке газеты «Московский мукомолец». И в ряде других газет… Я вижу решение проекта – сделать портреты на одном холсте с двух сторон. Гойя для капризной публики сделал два варианта своей Махи. И не дал маху. И ты так сделай – одну для правоохранительных органов, другую – для моих недругов из уголовного мира…
Коля неожиданно протрезвел. Может быть, он почувствовал, вернее, увидел контуры своей будущей картины: «Кающийся сотрудник правоохранительных органов». А рядом – самого себя, высекающего из скалы невиданной красоты черный бриллиант.
Незнакомка за стойкой бара исчезла. Я так и не понял, кого она мне напоминала. Бывает, увидишь женщину со спины и специально не обгоняешь ее, потому что она – совершенство. Не хочется разочароваться…
И снова – дохлое воспоминание о Вераксе. Возможно, он поехал надеть еще какую-нибудь униформу. Например, главного санитарного врача…
– Вы позволите? – услышал я над ухом певучий голосок.
– Конечно! – первым отреагировал Профессор, прежде чем я вывернул голову и понял, что это та самая незнакомка, которая почему-то вновь задрапировалась вуалью.
Она опустилась в кресло с изяществом снежинки.
А я с усилием подавил зевок.
Она сняла шляпку вместе с вуалью. Волною обрушились черные локоны.
– Мария! Манька, Машка, Мурка – откуда ты свалилась?
Это был тот самый сюрприз, о котором походя сообщил Лао и на что я не обратил внимания.
– Маруся Климова, прости любимого, – завершила Мария. – Забыл украинскую дивчину, поменял христианку на иноверку.
– Не гноби, могла бы и раньше появиться, я конкурс на свое освобождение не устраивал.
– Может быть, даму наконец-то угостят? – с непередаваемой грустью спросила Мария.
Дядя Коля махнул рукой, и нам тут же принесли нечто темно-янтарное в коньячных рюмках и поднос с разноцветными канапе.
– Старинный коньяк, из Тирасполя, сорок лет выдержки: обычно этим благородным напитком я полирую действительность, – пояснил Профессор. – Вот посмотрите…
Он встряхнул пузатую рюмку, смолянистая жидкость лизнула внутреннюю сторону и медленно стекла вниз.
А может, это было замедленное восприятие…
Мы выпили за единение сердец.
– Чего ты хочешь от меня? – спросил я по-простому. – Ты знаешь, кто я, кем был, что я делал в свое время в обществе негодяев, которые позвонили тебе и сообщили, что я жив и даже здоров! Просто так убить меня, наверное, даже и неинтересно. Придурок Веракса не сегодня-завтра будет посажен в обезьянник и после этого будет кочевать из СИЗО в тюрьму, пока на него не накопят весь компромат, который был и который на кого-то надо было навесить.
– Хочу, чтоб ты был со мной. Уедем, – наклонившись ко мне, горячо зашептала она. – Куда угодно, на край света, от этих китайцев, малайцев, кавказцев…
