– Где ты пропадал? И как ты здесь?!
– Спокойно, Лысов! Я прибыл с вертолетом. Мадемуазель со мной. Все живы и здоровы, никто не простудился! Какие еще вопросы?
Из Горелого слова не вытянешь. Но какое-то время спустя, как бы между прочим, такие подробности расскажет, что верится с трудом.
Тогда я выжал из него немногое.
Татьяну он начал искать, как и следовало ожидать, по дуканам. Он несколько раз прошел все торговые ряды, съездил в дальний дукан. Таньки нигде не было. Он вернулся в центр и, как сам выразился, начал «шерстить» все дуканы подряд. Связаться с нами по радио он не смог: ничего не слышно. На ночь глядя ехать не решился, переночевал во дворе ХАДа. Под утро Горелый встретился на шоссе со взводом Красильникова, уже после того, как те вырвались из окружения и благополучно улепетывали аж до самого города. Только тогда Горелый смог связаться по радио с ЦБУ и потом с комбатом. Я к тому времени был в пути и, естественно, ничего не знал. Потом вертолетчики забрали Горелого, Таньку-заразу, Калиту и доставили в кишлак. Красильников со взводом остался ждать в городе.
– Так что, старина, – он хлопнул меня по плечу, – приношу извинения, что своим отсутствием доставил хлопот.
– Теперь ты имеешь право на постоянный пропуск в женский модуль, – отозвался я. – Кстати, а где же Татьяна?
– Под домашним арестом. В машине комбата…
– Пойдем, навестим.
– Извини, но у меня на нее аллергия.
Татьяна сидела в тени машины и занималась сразу двумя делами: пила из баночки с надписью «си-си» и курила сигарету «Мальборо». И то, и другое было из комбатовских запасов. Она приветствовала меня легким взмахом руки, будто ничего не случилось.
– Привет, привет, путешественница…
– Станешь тут с вами путешественницей. Ну, и мужики пошли! Подожди, говорит, минуточку, а сам исчез, мерзавец. Бросил девушку среди душманов. Спасибо, хоть один настоящий мужчина нашелся.
Я возмутился:
– Слушай, Татьяна, я бы на твоем месте молчал.
– Ты на моем месте?! – Она фыркнула и нахально вытаращила глаза. – Да я у душманов в лапах была. Меня выкрали!
– Из-за твоей глупости столько людей жизнью рисковали.
– А я не рисковала?! Я вообще чудом жива осталась. – Она зло хмыкнула. – Ладно, иди, мальчик. В другом месте поучать будешь. Ну и мужики пошли… Сплошь учителя!
Я даже поперхнулся от такой наглости. Будь у меня нервы послабей, я бы, наверное, не выдержал и затолкал ей в лифчик гранату. Но я лишь мысленно обозвал ее нехорошим словом. Спорить с такими женщинами бесполезно: у них стойкий синдром собственной правоты.
Всю картину ее падения живописал Калита.
– Сначала мы обошли весь ряд дуканов. Пацаны пристают: «купи, купи», всякую ерунду суют. Горелый все отмахивается от них, спрашивает, где «шурави-ханум». А никто ничего не знает или не хотят говорить. Товары показывают… И тогда товарищ капитан говорит мне: «Надо устраивать шмон. Мне эти подозрительные рожи не нравятся». Ну вот. Чувствую, что товарищ капитан собирается устроить международный скандал. Поэтому я предложил ему съездить в другие дуканы. Ясно, для очистки совести. Поехали – там тоже ничего не нашли. Вернулись. И тогда товарищ капитан снова говорит: «Начинаем шмон». Приказывает остановить бэтээр у дукана и пулеметчику: «Крути стволом туда-сюда». А сам врывается в дукан, дуканщика в сторону, орет диким голосом: «Ханум?! Ханум?!» Полез в подсобку, перерыл все коробки. Ужас! Я с автоматом наперевес стою на входе, а Горелый носится по дукану – ну, как угорелый, кричит: «Она где-то здесь, я нюхом чувствую!» Перерыл один дукан, оттуда – во второй. Бэтээры за ним следом… Дуканщики трясутся, позеленели от страха. Ясно, вдруг ненормальный шурави попрет на своей громадине прямо на прилавки… В третьем дукане раскололись. Может, от страха, может, захотели насолить конкуренту. Жирняк там был, здоровый такой боров, на двух стульях сидел. Перетрусил… И вот по-русски очень складно нам рассказал: была, значит, ханум, заходила к нему, потом пошла дальше – в самый крайний дукан, и больше он ее не видел. Ну, мы для порядка перевернули еще два дукана, в последнем товарищ капитан совсем разъярился, схватил хозяина за грудки. Где, где ханум, кричит. От его крика посуда все с полок посыпалось. Потом как двинет его: хозяин в одну сторону, чалма – в другую. А тут на шум парень какой-то вылетает, Горелого хвать за руку, а он его – в дубленки отправил. Я даже не успел заметить, как Горелый это сделал. Ханум, ханум! От одного крика обделаться можно! Наверное, в дукане все японские стереосистемы гавкнулись. Так он ревел… Потом он заметил подсобку – и туда. Двинул разок ногой – дверь открылась, а оттуда: бабах! Выстрел. Пуля ему касательно прошла вдоль руки.
– Ранили! – всполошился я.
– Немножко… Горелый сразу же и срубил того. В одну секунду. А тут еще и пулеметчик из крупнокалиберного как даст по крыше – сверху труха посыпалась. Положили тех двух на пол, руки за голову, а третьего Горелый за ноги на свет вытащил. Он еще сказал, что эту рожу где-то видел уже. Убитого, ясно… Вот стоим, не знаем, что дальше делать. Пуля-то прямо в лоб угодила. Тихо стало. А на душе как-то муторно. И тут ротный испугался, схватился за голову, присвистнул и говорит мне: «Что я натворил!» Так и сказал. И тут вдруг слышим: то ли стон, то ли мычание, не разобрать. И тихо-тихо так, будто из-под земли. Смотрю, наш ротный как будто повеселел. Подхватывает хозяина за шкирку, на ноги ставит. Ему ж ничего не стоит. Тот на полусогнутых тащится в каморку, свет включает, а там – люк. Открываем, сидит наша ханум, вся перевязанная веревкой, как колбаса, джинсики новенькие на ней, расстегнутые только. Рот платком завязан. Ну, ротный увидел ее, вздохнул и уж сказать ничего не может. Вытащили ее, развязали… Она ревет, слезы ручьями. А ротный спрашивает: «Изнасиловали небось?!» Танька аж передернулась, руками машет: «Нет-нет, ты что!»
– Ага, просто джинсы подарили – и все, – заметил я.
– Ха, джинсы! Мы, товарищ старший лейтенант, не успели очухаться как следует, а Танька, зараза, уже коробку какую-то тащит. Это, говорит, «Панасоник», я его купила. Горелый плюнул и на букву «б» ее назвал. Вот так. И тут, наконец, из ХАДа или еще откуда молодцы подскочили. В джипах, с автоматами. Ну, объяснили им кое-как, в чем дело: они вроде поняли и увели тех двоих с собой. Теперь, наверное, кокнут, если еще не успели. Ясное дело. А Танька потом всю дорогу рассказывала, как она примеряла джинсы в каморочке, а из-под пола душман вылез. Все убеждала, что не далась им, кусалась, коленки вот так подогнула – и все. Ну, умора! Как будто это так важно для нас…
Я слушал бесхитростный рассказ Калиты и не знал, как реагировать: смеяться или негодовать. Пожалуй, второе тоже выглядело бы смешным.
Мы, наконец, получили короткий отдых. Горелый в нарушение приказа предложил искупаться. Вика пошла с нами. Хотела увязаться и Татьяна, но тут же отстала, напоровшись на суровый взгляд Горелого. Кажется, она начала его побаиваться.
