Мы пошли вслед за ним, но возле здания, где был штаб, я передумал. Идти в окопы, да еще без оружия, – извините, эта романтика была совершенно не для меня. Я вошел в здание, часовой покосился на меня и на Корытова, но ничего не сказал. Старший лейтенант Кинах сидел за столом и накручивал ручку полевого телефона. На нем была все та же каска, блестевшая от дождя, мокрый автомат лежал на столе. Ровным желтым светом горела керосиновая лампа: ток в очередной раз отключился. Командир покосился на нас, но ничего не сказал. Потом он дозвонился до своего начальства и стал докладывать напрямую, без всякого цифрового засекречивания:
– Докладывает старший лейтенант Кинах. На нашем участке противник нарушил объявленное с восемнадцати часов перемирие. Обстреляли из двух или трех автоматов и пулемета… Нет, мы не отвечали… Есть, понял, – закончил он хмуро и положил трубку, потом поднял глаза на нас. Взгляд у него был стылый и болезненный.
«Отупел парень от бессонницы», – подумал я. В Афганистане переутомление часто оборачивалось тяжелыми депрессиями и нервными срывами. Тут хоть вином можно подлечиться, а там…
– Ну, что скажете? В Афганистане не так было? – угадал он мои мысли. – А здесь вот по нас стреляют, а мы делаем вид, что стоит нерушимый вечный мир… Эх, сюда бы батарею «Град», мы бы это Коржево с лица земли снесли… Неткачев половину оружия упустил, теперь оно против нас воюет, – стал он рассказывать про бывшего командующего 14-й армией. – К нему женщины приходили, на колени становились, дай, генерал, оружие, танки, мы за неделю с гвардейцами наведем здесь порядок, да и твоих офицеров никто не тронет. А он: нейтралитет, мы Российская Армия… Но наши бабы так быстро не слезут. Галя Андреева, слышали о такой, взяла своих боевичек, и они ринулись на танки, прорвались в полк, оттеснили солдат – и увели. Так и воюем.
Кинах вытащил папиросу, неторопливо прикурил от керосинки, выпустил желтоватый клуб дыма.
– Ну что там про нас в России пишут? Мы тут газет не получаем… Коммунистический режим взял власть в руки?
– Да это скорей кишиневская лапша, у нас считают по-другому, – ответил я, потому как Ваня газет не читал.
– Как?
– А так – что готовятся нас разодрать со всех сторон. С вашей стороны отрывает Румыния. Флаг ее уже висит на той стороне?
– Висит, мать их, христопродавцев… Но здесь не повесят. Только когда всех перебьют. А на это у них мочи не хватит, – Кинах сделал изысканное ударение на последнем слоге.
Тут снова затарахтело – и совсем рядом.
– Ах, ё… – Ругательство застряло у Кинаха в горле.
«Воздерживается товарищ от мата», – уважительно подумал я.
– Ну что тут поделаешь! – Кинах с наигранной обескураженностью развел руками.
Послышался грохот сапог – вошел Опанасенко.
– Ну, что – они будут нас убивать под наши миролюбивые выкрики или мы их будем кончать с мирным выражением на лице?
– Долго сочинял эту дурацкую фразу? – спросил Кинах.
– Времени в окопе достаточно было!
Опанасенко тут же начал возводить многоэтажную матерную фразу, но Кинах неожиданно резко оборвал:
– Кончай ругаться!
Опанасенко состроил недоуменную физиономию:
– Ну, тогда я пошел.
– Иди.
Кинах стал снова крутить ручку телефона. На том конце провода помалкивали, и даже я начал нервничать: странная здесь была бухгалтерия – по тебе шмаляют, а ты сиди, соблюдай нейтралитет.
Только я успел об этом поразмышлять, как совсем рядом, буквально в нескольких шагах, начал долбить длинными очередями пулемет.
– Во, – без выражения отреагировал Кинах, – не выдержали.
Тут, будто проснувшись, задребезжал телефон. Командир снял трубку и, обрисовав положение, по-военному четко и лаконично сделал заявление:
– Терпеть больше не могу, разрешите ответить.
На том конце провода, кажется, просили держаться и не отвечать, но Кинах настоял. Положив трубку, он, явно рисуясь, флегматично заметил:
– Вот попросил – и начальник разрешил. Можно, говорит, немножко пострелять. Тут не просто: пукнуть или не пукнуть в ответ – это вопрос политический.
– Архиважный, архисерьезнейший вопрос, – уточнил я.
Кинах посмотрел на часы:
– Сейчас они слегка протрезвеют и пойдут отсыпаться. А очередная миролюбивая инициатива будет сорвана.
– А чья инициатива была?
– Какая разница… Один черт, без толку.
Снова рядом застрочил пулемет, к нему присоединились короткие автоматные очереди с нашей стороны.
Ваня шумно зевнул, получилось: «У-ау!»
Я спросил:
– Ты оружие нам дашь?
– Да на кой черт, вы и так слишком здоровые…
Тут меня почему-то потянуло рассказывать, как мы уперли шашку героя Гражданской войны Г.И. Котовского.
– Отодрал ее Ваня от стены, притащили в свой номер… Утром продираем глаза: мать честная, что с ней делать! Нацепил ее на брюхо – и пошли в музей… А там уже траур объявлен…
В это самое мгновение тихо, по-мышиному, скрипнула дверь, не та, через которую мы вошли, а неприметная боковая. Язык мой парализовало, челюсть отвисла… В комнату вошла Леночка.
Она скользнула по мне пустынным взглядом и обиженно произнесла, обращаясь к Кинаху:
– Ну сколько можно стрелять. Тоже мне мужчины, не можете разобраться между собой по-тихому…
Она повернулась к нам спиной, я покосился на Корытова, он печально покачал головой, мол, что уж тут поделаешь, девушка все слышала.
Надо было как-то выходить из положения. Как она здесь оказалась, кто она ему: жена, невеста, дочь, подружка?
Сделать вид, что не знакомы? Но ведь только что сам рассказывал про музей…
Лена повернулась к нам.
– Здравствуйте, Леночка! – твердо сказал я. – Ваше появление здесь просто не укладывается у меня в голове.
– Я тоже не ожидала вас здесь увидеть.
– Но наше появление здесь более… – От волнения я не смог подобрать нужное слово.
– …уместно? – подсказала она.
– Объяснимо, сказал бы я.
– То есть вы ждете от меня объяснений?
Я заметил, что Кинах нахмурился.
– Лена, я не смею… Своей логикой вы просто загоняете меня в угол. – Конечно, если бы я не ляпнул про шашку, я бы соображал более хладнокровно и привел какую-нибудь цитатку из классиков. Пусть даже, черт побери, они вчера и расписались с Кинахом. Но я опешил, и даже чувство ревности в первые минуты меня не посетило.
– Не волнуйся, Лена, сейчас все закончится, и ты снова спокойно можешь спать, – наконец заговорил Кинах.
