– А я и не волнуюсь. Ты ведь у меня защитник, правда? А спать мне уже совершенно не хочется.
Кинах посмотрел на меня и усмехнулся.
– Ну, мы пойдем, – сказал я и потянул за собой Ванечку. Он и не упирался.
– Не надо было про саблю рассказывать, – за дверями сообщил он мне.
– Да-а, – сказал я. – Не надо было тебе отдирать ее от стены. И вообще, пошли они все к черту.
– Кто? – уточнил Корытов.
– Все.
Нам ничего не оставалось делать, как идти в этот крысиный подвал. От бессонной ночи мозги у меня несколько повернулись, и все происходящее я стал воспринимать как некую затянувшуюся и нелепую шутку. Надо мной. В подвале я лег на очередную освободившуюся кровать, спать я не мог, хотя, как и предсказывал Кинах, стрельба прекратилась, пьяные волонтеры храпели на своих матрасах, видя во сне завоеванное Приднестровье и голых дубоссарских девушек, перепоясанных пулеметными лентами. Насчет лент – это уже пригрезилось мне.
Вообще подвальная жизнь вряд ли может сделать человека лучше, скотские условия не способствуют улучшению человеческой породы, характера, воли. Это заблуждение, вернее, очень умело навязываемый стереотип о пользе и чуть ли не духовной святости аскетизма, пропагандистские жрецы недаром кушали свой хлеб – нашим правителям проще было вешать лапшу, чем делать народу сносную жизнь. Вот за это я их не очень-то и люблю. Хотя, конечно, боевое оружие товарища Котовского тут ни при чем.
Я лежал в подвале на грязном матрасе, храп новых боевых друзей тревожил мой слух, и неотвязная мысль – «все вокруг гнусно» – буквально ковыряла мои извилины. Конечно, я буду, я готов, я выполню, я брошусь. Рядом заскрипела койка. Это вернулся мокрый Опанасенко. Увидев, что я наблюдаю за ним из-под ресниц, он спросил:
– Чего тоскуешь?
– А я думал, что ты спросишь «Чего не спишь?».
– Ничего, брат, не хандри. Ребята здесь отличные, в обиду не дадут.
– Ты Валеру Скокова не знал? – спросил я.
– Знал.
– Где он?
– Не могу сказать. Пропал.
– А Петра Свиридова знал? – снова спросил я.
– И Петра знал…
– А где его найти?
– На том свете.
– Как его убили? – Я почувствовал, что здесь что-то неладно.
– Как, как… Никто толком не знает как. Нашли на улице мертвым.
– Странно у вас получается. Один исчезает, другого кто-то убивает.
– По-всякому бывает. – Опанасенко скрутил самокрутку. – Может, твой Скоков давно ускакал и сейчас где-нибудь под Одессой на песочке лежит.
Я протянул ему сигарету, но Опанасенко отказался:
– И такая сойдет.
– Скоков сбежать не мог. Я его слишком хорошо знаю. Мы в Афгане вместе пахали. Так что не надо грязи, как говорят дворники.
– Но я тебе, парень, больше ничего сказать не могу. Не знаю.
Я мысленно послал его к черту за такие откровения и повернулся к стене. Иван уже спал. Еще я помнил, как вернулся с позиций Юрчик. Он долго гремел ботинками, видно, не мог стащить из-за размокших шнурков, потом у него упал автомат. Юрчик тут же от души выругался, чтобы никто не успел проявить свое возмущение. Болезненный свет, который не выключали, сморил меня и поверг в липкое дремотное оцепенение. Вокзальный полусон вдруг навеял мне видение, будто я – молодой салага, и весь пережитый когда-то кошмар первых армейских дней снова владел мною, внутри все ощутимо съежилось, сердце заныло на позабытой, заунывной ноте, когда каждую минуту ждешь, что снова задребезжит петушиный голосок сержанта-ублюдка, не доношенного в утробе, пацана, которому дали право распоряжаться мной и измываться, как его начальственной душонке будет угодно. И этот кошмар, явный и ощутимый, до тошноты мучил меня, наверное, половину оставшейся ночи. Утром я проснулся с привкусом кислого во рту. Я этот вкус сразу узнал: так было, когда мы, зеленые щенки, накуривались до отвращения дешевейшими в мире сигаретами «Гуцульские». Вот так…
Только я успел настроить на резкость глаза и вспомнить свое новое состояние, как ворвался мужик и заорал:
– Опоновцы в атаку идут!
Выстрелов еще не было слышно. Я пожалел, что не успел пожрать (сквозь сон слышал, как кто-то рядом дочавкивал), быстро подпрыгнул, сунул ноги в башмаки и был готов. Ванюша продолжал щуриться, лежа на кровати, я мотнул головой, приглашая его на выход. Заскрипев пружинами, будто костями, он встал, скрюченный, как бурлак. На лице его торжествовала тоска. Кажется, он совсем протрезвел после нашей памятной встречи в Расторгуеве и теперь страшно скучает по своим хрюшам, колбасам и бифштексам из них.
На выходе стоял Опанасенко и раздавал всем по гранате. Я решительно выхватил у него две, а потом исхитрился взять еще пару.
– Автомат дашь – верну все! – объяснил я.
– Погоди! – крикнул он мне в спину, но я не слушал его, спрыгнул в окоп и, подобно маленькому кровяному тельцу в жилах, побежал вместе со всеми по изгибам и ответвлениям: за мной грозно чухал неизменный Корытов – скотовод, воюющий за Приднестровье.
Пока я добежал до передовых траншей, перестрелка стала совсем сердитой. Здесь было открытое поле, далее очертания деревушки, скрытой за деревьями. Оттуда валил черный дым.
По полю, изрытому, в клочках зелени – будто упрятавшемуся в камуфляже, – ползли, переваливаясь, два бронетранспортера. Ветер доносил их натужное, с подвыванием, урчание; они по очереди нырнули в ложбинку, выползли, задрав носы. В моем афганском опыте не приходилось воевать против бронетехники – у моджахедов ее почти не было. Со смешанным чувством удивления и внутреннего неудобства смотрел я, как ползут на меня, чтобы раздавить, как жабу, родные машины марки «БТР-60пб».
Опоновцы в защитных комбинезонах передвигались за бронетранспортерами, подбадривали друг друга криками, но явно не очень охотно шли на наши окопы. Было их человек пятьдесят.
В поддержку им начали работать крупнокалиберные пулеметы на «бэтээрах». Я почувствовал, как вздрагивала земля, когда пули ложились рядом.
– Гранатометы у вас есть? – проорал я Юрчику, который сжался в окопе рядом со мной.
– Вот! – Он показал мне ручную гранату.
– Да не то! Гранатомет!
– Нету! – прокричал он мне в ответ. – Может, у командира есть.
Он осторожно выглянул через выемку в бруствере, приладил автомат и судорожно надавил на спусковой крючок. Ствол дернулся вверх.
– Дурень, кто ж так стреляет! – Я постучал пальцем по своему лбу, хотя хотелось врезать по Юрчиковой шее.
– Не дам! – Он резко опустил автомат, сжал его двумя руками.
– Пора снаряжать гранаты, – объявил вдруг Корытов.
Он тоже умудрился стащить четыре штуки, выгрузил их из карманов на дно окопа. Черные грубые ребрышки-дольки: мини-пародия на нашу планету, разрисованную параллелями и меридианами. С запалом на полюсе.
